Меня представили заведующему отделом административных органов генералу Николаю Ивановичу Савинкину и его заместителям по армии и юстиции, и дело пошло на лад. Они понимали меня, я их, работники отдела считались с моим мнением, а я видел себя своего рода представителем отдела административных органов в канцелярских дебрях аппарата, обслуживавшего Политбюро и Секретариат ЦК.
Общий отдел был наиболее приближенным к руководству ЦК. Его заведующего К.У. Черненко, ближайшего помощника и друга Л.И. Брежнева еще по Молдавии, уважали и побаивались не только заведующие другими отделами, но и секретари ЦК. Ведь главным было, как именно он доложит Генеральному — без Черненко ни одна бумага не могла попасть к Брежневу. Это мне объяснили через несколько дней моей работы с некоторой гордостью за весомость нашего отдела, именовавшегося в сталинские времена Особым сектором. Старые работники рассказывали, что раньше особый отдел был на особом положении. Им руководил знаменитый помощник Сталина Поскребышев. Наверное, с тех пор сохранилась мрачная аппаратная поговорка: «Вот вы говорите — „войдите с предложением“. Войти-то, конечно, можно. Но вот как бы потом выйти?»
Вообще это был особый мир, с особыми традициями, и молодому сотруднику было очень непросто освоиться в этой обстановке. Все были старше меня и по возрасту, и по партийному стажу — с 1939-го, 1942-го и других военных лет, увешанные орденами. И тут я, со своим пока комсомольским стажем, не имеющий никакой «мохнатой руки» — странное явление в этом аппарате. Плюс к тому сохранившиеся кое-какие идеалы и иллюзии, да еще комсомольский задор. Вылезал с критикой, особенно на первых партсобраниях, но потом пообтесался, попривык и многое понял. С уважением относясь к традициям аппарата, я всё же считал, что нужно учитывать и новые тенденции в развитии партии и жизни общества.
Традиции отдела и впрямь были богатые. Чего стоила судьба одного только Поскребышева, над которым Сталин издевался — вспомнить хотя бы классическую фразу при аресте супруги помощника диктатора: «Мы найдем тебе новую жену». До воцарения Брежнева Общий отдел возглавлял Владимир Малин, с которым связана весьма специфическая история. В 1952 году он и помощник Хрущева Григорий Шуйский подготовили речь для Никиты Сергеевича о новом уставе партии. Сталин ознакомился с «болванкой» выступления и спросил: «А зачем такой большой доклад, если уже есть проект устава?» Тогда авторы очистили устав от параграфов, поставили в начале текста обращение «Товарищи!», и Хрущев успешно зачитал доклад на съезде.
Малина, вероятно, считали человеком Хрущева и потому в 1965-м отправили руководить Академией общественных наук, а на его место Брежнев естественным образом пригласил Черненко — ведь тот заведовал его секретариатом на прежней работе, в Президиуме Верховного Совета СССР. Собственно, Общий отдел, вероятно, и воспринимался как секретариат. И лишь постепенно превратился в структуру, к которой стягивались все нити власти в Советском Союзе. После того как в декабре 1974 года Брежнев совсем уж всерьез заболел, Черненко стал еще более могущественной фигурой — раз аппарат решал всё, самым мощным игроком становился тот, кто его контролировал. Формально это могущество было закреплено в 1976-м, когда «КУ», Константин Устинович, получил ранг секретаря ЦК, а затем за два года «прошел путь» от кандидата в члены Политбюро до полновесного члена Политбюро и формально-неформальной правящей «шестерки» — Брежнев, Андропов, Суслов, Устинов, Громыко, Черненко.
…Всё это было бесконечно далеко от меня. Мы жили в угловом доме на пересечении Ленинского проспекта и улицы Кравченко — там, где, по сути, заканчивалась «старая» кирпичная застройка. И это был конец 1960-х, чего только не происходило в мире и в стране. Родители, судя по всему, жили обычной конформистской частной жизнью. Дух времени, скорее, сосредоточивался в нашей с братом комнате. И вот почему… Странным образом ощущение раннего детства из конца 1960-х мне вернула новость о Нобелевской премии Боба Дилана. Когда он ее получил, я полез в
Возможно, СССР и хотел мира, но только после победы над США.