Дом на Старой площади

Ну, а мое пение продолжалось всю жизнь — и дома, и в зарубежных поездках, когда приходилось по четыре-пять часов «солировать» в автобусах наших партийно-туристических групп, колесивших по Болгарии и Польше, ГДР и Чехословакии.

Помню еще одно «выступление» в Италии, где была делегация работников ЦК КПСС на празднике газеты «Унита». В день закрытия фестиваля нас пригласили в русский ресторан советского павильона. Играл молодежный ансамбль из Литвы. Главным шлягером оказался… «Интернационал». Надо было видеть, как сотни людей в разноцветных одеждах громко пели и восторженно танцевали под великую мелодию пролетарского гимна. Взыграло ретивое, я не выдержал и присоединился к толпе с красавицей Дамирой Усмановой — женой первого секретаря Татарского обкома, а потом взобрался на эстраду, взял микрофон у остолбеневшей певицы, крикнул ребятам из ансамбля, что буду петь итальянскую песню «Красное знамя», и затянул: Avanti o popolo, alla riscossa, bandiera rossa, bandiera rossa… Что тут началось! Народ прибывал в наш павильон со всех сторон, многие забирались на эстраду, заключали меня в объятия, и мы вместе продолжали петь эту замечательную партизанскую песню. После бурных оваций мы снова вернулись к «Интернационалу» — тут опять все затанцевали. Кстати, уже тогда начинались сложности: если с рядовыми итальянскими коммунистами мы понимали друг друга с полуслова, то на «областном» уровне отношения были уже посуше, а в ЦК КПИ — просто официальная встреча протокольного типа.

О, сколько разных пластов сошлось в этом фрагменте! Для начала перечислены все — то есть буквально все — заграничные поездки родителей. Разумеется, без детей, потому что отдых носил характер чуть ли не официальных визитов, был строго организованным и групповым. ГДР — это вторая половина 1970-х. Твердо помню, что сидел на даче и сильно скучал по родителям, подолгу изучая присланные открытки. Всё остальное — уже 1980-е. Почему-то не было ни одной поездки в конце 1960-х — начале 1970-х. Отдел не международный, но тем не менее, могли же присоединить к какой-нибудь делегации… Про маму и говорить нечего: один из ведущих в стране преподавателей французского языка так никогда в жизни и не побывала во Франции, даже по обмену, даже с учениками. Мне запомнилась поездка родителей в Чехословакию: очень вкусные Oplatky и феерическая кожаная куртка. Болгария: феерическая замшевая куртка, лучше которой, что характерно, уже не было никогда.

Итальянский эпизод, конечно, очень отцовский. Романтическая наивность порыва, к тому же еще и облеченная в музыкальную форму, всегда подкупает. Да и откуда было знать итальянцам, что марксистская песня в Советском Союзе давным-давно банализирована, и спеть припев может каждый советский школьник, не имея представления об итальянском языке. Как у нас, разумеется, не знали, что это вовсе не партизанская песня, написана она в начале XX века, у нее много вариантов, хотя все — действительно леваческие.

Сохранилась фотография: загоревший на пляжах Римини отец сидит в ресторане и мрачно смотрит в объектив — мол, не нравится мне эта вся ваша буржуазная реальность. В Римини он оставался верен себе: выбегал рано утром, до завтрака, на пляж и делал там зарядку. Итальянцам это нравилось. Они улыбались и приветствовали иностранца-спортсмена.

Тогда еще людей можно было чем-то удивить. Теперь никого ничем удивить нельзя. И ничто никого не волнует. Но это я уж так, к слову…

* * *

Но самое занятное пение у меня было… в больнице. После первого инсульта, в тяжелом состоянии я лежал в реанимационном отделении ЦКБ. Там мы крепко подружились с работником Комитета народного контроля Владимиром Сергеевичем (фамилии, к сожалению, не помню). Он был покрепче меня, первым встал с постели. Раскачиваясь, как утка, он подходил ко мне, присаживался, и мы с ним начинали… петь в этом царстве полусмерти-полужизни. Наверное, было дико слышать из реанимации довольно хриплые звуки: «Бродяга хочет отдохнуть…» или «В бою не сдается наш гордый „Варяг“». Во всяком случае, медсестры были довольны — такого они никогда не слыхивали в своем отделении.

После перевода в общую палату ко мне стал приходить массажист Иван Семенович — украинец не только по национальности, но и по убеждениям. По убеждениям мы часто спорили, а по национальности — подружились, и во время сеанса массажа пели все известные мне украинские песни. Что за прелесть украинские песни! Недаром украинские голоса схожи с итальянскими. Кстати, по-украински я начал читать самостоятельно, и очень простым способом. Начал читать Тараса Шевченко в русском переводе и понял, что здесь что-то не то, явное искажение автора. Взялся за подлинный «Кобзарь» — и был очарован музыкой настоящей украинской мовы. А потом освоил и ряд украинских песен. В Киеве во время командировочных застолий выяснилось, что я знаю больше украинских песен, чем мои «щирые» хозяева.