Дом на улице Гоголя (СИ)

Закончилось тем, что объявили цену — не в информации, в рублях. Информацию Герман к тому времени уже передал. Вывезут по дипломатическим каналам, комар носа не подточит. «Я не могу напрягать серьёзных людей задаром. Себе ни копейки не беру. Веришь, старичок?»

Гера верил. И правильно делал — Горшков говорил правду. Но таких денег у Германа не было. Лежало что-то в сберкассе, но, во-первых, этого всё равно меньше чем недостаточно, а во-вторых, до денег не добраться. Ясное дело, что на кнопку под столом тут же надавят — из сберкассы под белы руки Геру в кабинет к милицейскому следователю. И тогда бы уж Прошкин: «Как же вы так, голубчик? Нехорошо, ох, как нехорошо! И где же теперь ваша очаровательная супруга?»

Если бы не двое детей, сумма могла бы существенно уменьшиться. Настолько существенно, что денег, обналиченных Сергеем при спешной ликвидации предприятия, могло хватить.

Вот тут-то и пригодился жениховский телефон: «Я постараюсь вывести детей во Францию по своим каналам — якобы для оказания благотворительной медицинской помощи. И передайте вашему другу, Сергей, что во Франции, если его семья надумает там обосноваться, я на первых порах поддержу, помогу с видом на жительство». Жених постарался, детей вывез, денег Сергеевых на организацию выезда Юли и Германа хватило.

Уже не жених, уже муж, увёз во Францию Наташу и мальчишек.

Иван Антонович тогда: «Не казните себя, Серёжа. У вас дети, Серёжа, берегите себя. Всё к лучшему.

А граф: «Натали, Натали», как болонку, как шансонетку.

Позже, когда уже все разъехались — Герман с женой за границу, он — на Украину, тогда ещё не заграницу, тогда ещё не «в Украину», звонок из Парижа: «Не бойся ничего, Серёга, возвращайся в Загряжск, о твоём участии в нашем с Юлей побеге ничего не известно. Это совершенно точно. Если про меня спросят, смело отвечай, что я с семьёй уехал во Францию. Мне предложили интересный проект, и мы уехали. Они нас теперь не достанут — руки коротки. Это ведь не официальная «контора», в спецслужбах у них имеется что-то вроде крыши, а сами они никто. Всё хоккей, Серёга, ».

Только один человек на свете звал его Серёгой. Так уж сложилось. В школе Серым звали, в институте Тимохой, только Герасим — Серёгой.

Вот так: никто машину, на которой Сергей увозил Гериных мальчиков, не преследовал. Не было необходимости выходить замуж Наташе за благородного графа, не обязательно было ей уезжать. Поздно.

Только не похоже было на то, что она от безвыходности. Видел её Сергей перед отъездом, приходили за сыновьями Мунцев — и граф с ней, и дед. Спокойная, печаль из глаз пропала, улыбается. А у него не получилось прогнать печаль. Почему?

Вот и уехали. И единственный друг, и она, единственная.

Наташа уехала, и сразу всё стало ясно. Во второй раз мог принести беду. И кому?! — ей, единственной. Тогда, в молодости — толкнул под толстые пальцы в подпольном абортарии, под Витькины кулаки. Сейчас могло быть и похуже.

Гера с Юлей ещё два месяца в стране прожили, пока ждали оказии с выездом. Дед Наташин перед отъездом во Францию подключился: «В начале века мой отец создал в Алтайских горах ботаническую станцию. За семьдесят лет посадки заросли или повымерли, а в домах при станции лесник с семейством обустроился. Стоят, говорят, дома, без малого сто лет стоят. А что им сделается? — из вековой лиственницы поставлены, горный воздух чист как счастье ребёнка, так что ещё сто лет простоят.

Года два назад в Барнауле объявился человек, сотрудник Института леса, который каким-то образом узнал о планах моего отца организовать на Алтае ботанический заповедник. Он загорелся этой идеей, меня разыскал — не сохранилось ли записей, что мне вообще известно о деятельности отца на Алтае. Я ему про станцию рассказал, так он аж подскочил: «Как? Там уже начиналась практическая работа?». От меня прямо на станцию рванул — энтузиаст, не все повывелись. Лесника потеснили — больно шикарно тому на три дома жить — один дом забрали под институтское помещение. Я спрашивал, какой именно дом станции отошёл, выяснилось, что ближний к реке. Получается, тот самый, в котором мы с Наташиной бабушкой во время гражданской войны жили.

Если хотите, Герман, я могу позвонить в Барнаул и спросить, можно ли вам и вашей супруге пожить там пару-тройку месяцев. Насколько мне известно, в зимнее время дом, отведённый сотрудникам станции, пустует. Документы ваши там проверять некому. Даст какую-нибудь бумажку мой знакомый энтузиаст, вроде той, что вы числитесь сотрудником ботанической станции, и ладно. Попрошу, чтобы разрешил вам пользоваться рацией, какая на станцию завезена. Так что связь с миром у вас будет, не упустите момента, когда можно будет за границу выезжать — не двадцатый год всё-таки».