Дом на волне…

Витя(поднимая голову). А на Новый год повесили на елке конфеты и мандарины. Я тогда первый раз мандарины попробовал, вкуснотище какая! А запах — до сих пор слышу. Я потом одной девушке, много лет спустя после этой елки с мандаринами, романс написал и пел.

Когда созреют грозди винограда,
Когда дни августа устанут от жары,
Расцветится листвой кусочек сада,
Как ломтик мандаринной кожуры.
Смешаются календари и годы,
Как в небе праздничном воздушные шары,
Как снег ложится в натюрморт природы
На ломтик мандаринной кожуры.
Я буду рад, когда мечты присядут,
Усталые, от блеска мишуры,
Припомнить поцелуй в прохладе сада,
Как запах мандаринной кожуры.

…Ей очень этот романс нравился.

Гром. А ты, Витек, нравился ей?

Витя. Наверно, нравился. Только не нравилось, что я в море хожу. Надолго. Я, говорит она мне, долго ждать не смогу. Такая девочка.

Поэт. Это совсем ни о чем не говорит. (Все повернули головы.) Когда женщина любит, в ней такие чувства и силы бурлят, что мир меняется в ее пользу. Как шторм на море бушует-бушует, а солнце придет — всех помирит и успокоит: и ветер успокоит, и волну пригреет. Как счастье.

Капитан. Счастье приходит незаметно и скромно, как солнце.

Гром. Ай, да молодой человек! Капитан, а ведь он точно, как вы, говорит! Ты кто, молодой?

Поэт. Я третий помощник с траулера «Альпинист». Меня с палубы смыло волной ночью, а я на рыбацкую плавающую сеть попал. Меня корейцы подобрали утром.

Витя. Везучий! Опять про сеть и опять везучий! Так ты настоящий моряк, молодой?!

Поэт. Нет. До настоящего мне далеко еще. Но я стараюсь. А так я — поэт. Я море люблю и стихи. Меня шаман местный вчера в дом привез ночью и сказал, чтобы я стихи читал до утра, не останавливаясь. Как молитву. Я читал. Там — за ширмой больная лежала. Плакала. Когда я читать начал — притихла. Руку мне гладила. Африканочка. Из-за занавесочки. Руку просунула — горячая, тонкая, пальцы дрожат и за меня цепляются, как за жизнь. Никогда я не думал, что пальцы могут быть такими понятными, как слова, и такими чувствительными. Мне кажется сейчас, когда вспоминаю, что мы пальцами с ней разговаривали. Она мне рассказывала о своих снах. О птицах, розовых и белых. О песке на берегу океана. Там лежал большой черный кит. И много-много людей шли к нему, отрезали кусочки мяса и сосали, будто пили чужую жизнь, как лекарство. Как свежую кровь. Другие, окрепшие, резали ломтики китового мяса и раскладывали на камнях и траве, подставляя солнцу. И солнце мгновенно опаляло лучами, золотило, наполняло теплом и энергией. Моя девочка гладила мои руки. А все мое тело, шея, губы, открытая грудь — все трепетало и рвалось. Я чувствовал себя китом, лежащим на горячем песке. Это меня разрезали и рвали, трогали и целовали, кусали, нашептывали мне слова и молитвы. Потом пришла ночь. Горели костры. Летали искры и звезды. Люди медленно раскачивались на песке, вставали, шли, пританцовывая, нащупывая друг друга, будто выбирая по душе и по силам. Стояли, будто обнюхивая друг друга, или — нашептывая слова. Целуя и подставляя губы. Размахивая руками, будто пытаясь взлететь. Извивая и перегибая тела свои, удлиняясь или сокращаясь, как тени, падали на песок. И песок скрипел под телами и вздохами. Песок утрамбовывался спинами и локтями, пятками и ударами ладоней. Будто там шла борьба. С болезнью и страхом. С пустотой и одиночеством. С любовью. Со смертью. С голодом жадной жизни. А потом захотелось пить. Ужасно хотелось пить. Ручей оказался рядом. Влага текла по губам, омывала шею и капала на грудь. И руки лежали в воде неподвижно, а вода холодила пальцы. Вода наполняла губы. Девочка целовала мне шею. А утром затихла. Шаман сказал, умерла. Шаман сказал, что хорошо умерла, с улыбкой. Что я очень помог ей. Я спросил, разве она мой язык понимала? А он говорит — Бог один. Он всех понимает. А человек один быть не может. Я стихи читал, она слушала. Так мы с ней обручились. Музыкой слов. И теперь она не одинока. Бог ее принял счастливой.

Капитан. Это ты хорошо сказал. Бог ее принял счастливой…

Витя. А ну, почитай нам! Давно я поэтов на море не слушал. О чем пишут?

Поэт(читает).