Дом одиноких сердец

– Золотце, ты у меня такая умница! – восхищался он тогда. И совершенно искренне.

Машенька действительно была умницей, только умницей, глупой от рождения. Как пустая шкатулка, которую можно наполнить в одну минуту, хотя прежде нужен ключик, чтобы ее открыть. Встретив Ивана Сергеевича, она начала умнеть на глазах, временами удивляя знакомых своими высказываниями и взглядами на жизнь. А потом поумнела настолько, что перестала удивлять – поняла, что ничего, кроме неприязни, у людей ее высказывания и взгляды не вызывают. Уж родилась дурочкой – так будь добра и помереть ею. Не разочаровывай людей.

Большинство ее коллег искренне полагало, что Машенька – хорошенькая глупышка, от которой и выдающихся достижений ждать не приходится, но и пакостей она не подстроит. Характер у Машеньки был ровный, спокойный, веселый, и как-то интуитивно все чувствовали, что Машенька – человек хороший, добрый. Она такой и была.

Все это Иван Сергеевич понял, пообщавшись с Машенькой двадцать минут на том самом дне рождения. И половину их совместной жизни он радовался бескорыстной радостью ученого, глядя, как подтверждаются его гипотезы.

А потом Машенька родила.

Произошло это совершенно неожиданно для них обоих – у Машеньки были проблемы по женской части, как она деликатно это называла. И вдруг – беременность! Хотя Иван Сергеевич никогда особенно не переживал из-за отсутствия детей, да и Машенька не заглядывала с умилением в чужие коляски, оба они обрадовались. «Поздний ребенок – избалуете», – уверенно заявляла соседка, глядя, как Машенька пыхтит-переваливается со своим животом по лестнице. «Дайте родить сначала, тетя Люба!» – смеялась в ответ Машенька.

И она родила – родила здорового, крепкого мальчишку, которого немедленно нарекли Владимиром в честь обоих дедушек сразу, а заодно и в честь Володьки Берцова. Тот уже много лет как не называл Машеньку недоразвитой, а время от времени, выпив, жаловался Ивану Сергеевичу на несложившуюся личную жизнь и на то, что не дала ему судьба шанса встретить такое же сокровище.

А сокровище растило сына, который оказался копией матери. Иван Сергеевич иногда думал, что, будь сын похож на него самого, он не смог бы любить его такой нежной, ласковой любовью. Володька был, правда, высоким худым мальчиком, но лицом – вылитая мать. Точно так же, как Машенька, он обнажал в улыбке мелкие мышьи зубки, точно так же заправлял тонкие кудрявые волосики за уши. И был настолько же восприимчив, как она. Это и оказалось проклятьем их семьи.

Машенька была человеком, старавшимся не делать другим зла, что всегда безошибочно определяли окружающие. Знания, которые она получала от любимого мужа, касались обыденной стороны жизни в ее самых обыденных проявлениях: как правильно поговорить с начальником, что сказать мастерице в парикмахерской, чтобы запомнила приятную клиентку, как лучше помочь подруге, у которой опять депрессия после ссоры с любовником… И много, много всего другого, из чего и слагается жизнь большинства людей.

А подросток Володя впитывал от окружающих то, что касалось запретных для Машеньки и Ивана Сергеевича сторон жизни. Он тянул в себя запретное, как воронка. В девятом классе он сошелся с какой-то непонятной темной компанией из соседнего двора и, к ужасу матери, был вскоре схвачен за руку при попытке вскрыть квартиру в соседнем подъезде.

– Володенька, зачем же ты это сделал? – беспомощно повторяла Машенька, когда сына вернули домой.

– Да ладно, мам, ну подумаешь! – весело и задиристо ухмылялся Володька, словно не чувствуя за собой никакой вины. – Ну, побаловались… Так ведь отпустили же нас! Все нормально, отмазались.

– Что вы сделали? – недоуменно переспросил Иван Сергеевич.

– Ну, отбрехались, – поморщился Володя. – Пап, да что вы как маленькие! Я же выкрутился – значит, все в порядке. Не беспокойтесь вы за меня!

Иван Сергеевич с изумлением смотрел на сына, словно увидел перед собой другого человека.

– Володенька… Володя, но ведь то, что ты сделал, – очень плохо! – наконец воззвала к нему Машенька. – Неужели ты сам не понимаешь?!

Володя задумчиво посмотрел на мать, потом – на отца. Первый раз Иван Сергеевич заметил, что у сына очень взрослые глаза.

– Да, мам, очень плохо, – послушно повторил он, словно не вслушиваясь в смысл произносимых слов. – Плохо, конечно. Я больше так не буду, простите, пожалуйста. Просто поиграть захотелось.

Машенька с невыразимым облегчением вздохнула и бросилась обнимать сына. Иван Сергеевич смотрел на них и изо всех сил пытался отогнать предчувствие беды. «Он же сказал, что все понял! – убеждал Иван Сергеевич сам себя. – Он же согласился с матерью!»

Володя и в самом деле согласился. Соглашался он и потом, когда мать, узнав об очередных слухах от соседей, бежала в комнату сына.

– Мам, ну что ты! – ласково обнимал ее Володя. – Ну что ты так убиваешься? Меня что, в комнату милиции забрали, что ли? Не забрали. И не заберут никогда.

– Да при чем здесь комната милиции? – плакала Машенька. – Ванечка, ты слышишь? Володя, про тебя и твоих друзей говорят, что именно вы магазин на Дерябинской обокрали!