Переулок выходил на просторный двор. Когда-то между зданиями в глубине его и богадельней находились лишь две большие ямы, нечто вроде квадратных колодцев, окруженных невысоким парапетом, царство голубей и крыс, куда сбрасывались пищевые отходы, отправлявшиеся затем на ферму, свиньям. Персоналу госпиталя категорически запрещалось пользоваться пищей, оставшейся после раздачи больным, дабы не лишать свиней жратвы, а госпиталь — доходов от их продажи. Существовала специальная служебная инструкция на этот счет. Самым большим удовольствием для главной надзирательницы было явиться неожиданно в службы и застать за едой служащих, начерпавших из больших котлов пюре или тушеные овощи, чтобы не тратиться на обед в снэке.
[11]И тут уж мадемуазель Гийе, злорадно торжествуя, сыпала упреки направо и налево. Когда во дворе стояли одни только свинячьи колодцы, прачкам было видно, как она выходит из первого административного корпуса. В зависимости от направления, которое она избирала, Эмма или кто-нибудь из подруг звонили в две-три службы, куда она могла нагрянуть. Но потом построили щитовые домики, где разместились кардиология и дерматология (и они как временные стоят вот уже десять лет). Тогда стало невозможно определить, свернет ли мадемуазель Гийе во флигель неизлечимых больных, в пневмологию, в педиатрический центр или же в отделение общей хирургии, а то еще в сектор неврологии-психиатрии-нейрохирургии. Пришлось бы обзванивать до пятнадцати различных служб. Эмма в этом случае связывалась с дерматологией и кардиологией, но редко бывало, чтобы на другом конце провода брались выследить главную надзирательницу и предупредить службы, которым угрожала опасность и куда она направлялась, ускоряя шаг и ликуя заранее. Женщина, бравшая трубку, отговаривалась тем, что «в службах по уходу за больными есть дела поважнее, чем игры в эти игрушки».И в голосе бывало столько презрения, что Эмме приходила на ум мысль, не существует ли, помимо официальной иерархической лестницы, еще одной системы, более коварной, раз неуловимой, еще более самоуправной, чем эта. Все службы по уходу за больными в таком случае, должно быть, стоят над всеми техническими службами — прачечной, центральной кухней, ремонтными, малярными, стекольными мастерскими и т. д. и организационно должны строиться по восходящей линии — точно так же, как терапия и хирургия специализироваться на все более благородных органах человека и требовать для своей жизнедеятельности самой что ни на есть мудреной разветвленности. Поскольку администрация составляет еще одну отдельную пирамиду, этим, вероятно, и объясняется, что презрение кубарем скатывается на Эмму и ее подруг со всех сторон, создавая у них впечатление, что они находятся в точке схождения сразу нескольких его потоков. Заинтересовавшись этим вопросом, санитар Жером сказал, что ни сектантством (по которому нет доказательств), ни моральным ущербом (как не поддающимся измерению) профсоюз заниматься не может. За невозможностью разрешения этой проблемы ответ санитара имел по крайней мере ту пользу, что теперь позволял Эмме, когда она, бывало, чувствовала себя задетой, в который раз сказать себе, что нанесенная ей рана есть моральный ущерб, прямое следствие сектантства.
А когда была воздвигнута лачужка, куда «конченые» из богадельни приходили чистить картошку и кормить больничных собак, прачки не могли уже видеть и дверей первого административного корпуса. К счастью, с появлением Жерома Сальса эту эстафету приняли санитары и, когда представлялся случай, предупреждали службы, либо прибавляя скорости, чтобы обогнать главную надзирательницу, либо звоня по телефону с какого-нибудь поста, если она попадалась навстречу или если они везли больного в слишком тяжелом состоянии, чтобы тот мог перенести гонку по дворам и коридорам.
Таковым было неудобство от всех этих построек: центральная прачечная потеряла свое стратегически выгодное положение, благодаря которому пользовалась какое-то время определенным авторитетом. Преимуществом ясе являлось то, что теперь двор был лучше защищен от ветра.