Дом Одиссея

Антиной не убивал, но вряд ли способен признаться в этом перед здешним собранием. Менелай слегка наклоняется вперед, подчеркивая каждое слово тычком пальца в направлении подрагивающего носа Антиноя:

– Ты встречался с Одиссеем?

– Я… не имел такой чести.

– Ты не имел такой чести. Конечно, ты не имел такой чести – тебе еще нянька нос вытирала, когда ваш царь, мой брат, уплыл в Трою. Ты понятия не имеешь, какого человека собрался свергать, ни малейшего понятия. Это было бы отвратительно, если б не было так смешно. А еще говорят, что вы целыми днями пируете за счет этой доброй женщины, – взмах в сторону Пенелопы, замершей рядом с ним, – пьете ее вино и допускаете вольности с ее служанками. Я многое слышу, очень многое, молва о ваших непотребствах идет до самой Спарты – и почему? Потому что вы считаете, что достаточно иметь ноги, чтобы пойти по стопам ее мужа. Боги – свидетели, если бы убивать трусливых зайцев не было противно львиной натуре, я бы разорвал вас всех и никто бы не возражал. Повезло вам, что я к старости размяк.

Антиной стоит разинув рот. Затем – редкое проявление мудрости – закрывает его. Какой удивительный поворот событий. Пенелопа с трудом удерживается от того, чтобы не наклониться поближе, наслаждаясь зрелищем. Антиной, сын Эвпейтов, коротко кланяется, отступает на шаг, на два, разворачивается и…

– Так что ты хотел сказать? – спрашивает Менелай.

Антиной замирает.

Вместе с ним замирает весь зал.

От самого дальнего и темного угла до ближайшей потупившейся служанки – все накрывает тишина. Ожидание.

Ухмылка Никострата растянулась до ушей. Лефтерий пытается сдержать смех. Менелаю нравится, что капитан его стражи, не скрывая, наслаждается болью других. Он ценит капельку честности в жизни.

Антиной поднимает взгляд на царя Спарты, но посмотреть ему в глаза не решается. Судорожно сглатывает. Пенелопа смотрит завороженно. В последний раз, когда он стоял так близко к ней, он называл ее блудницей, лгуньей, искусительницей. Он заявлял, что станок, на котором она ткала саван Лаэрта, ненастоящий, и обличал ее как распутницу, царицу теней и обмана.

А теперь дрожит от страха.

Она знает, что наслаждаться этим страхом недостойно, но он опьяняет. Это амброзия для ее исстрадавшегося сердца.

– Царь царей, – снова заводит он.

– Тебе что-то нужно? Нынешней молодежи все время что-то нужно, они совсем не ценят то, что имеют. Ну, парень, давай выкладывай!

Антиной вытягивает руку. А в ней – брошь. Она выполнена в форме сокола с кровавым рубином вместо глаза. Ее привезли с юга, с Нила и еще более далеких земель, где, как говорят, золото можно просто собирать с земли, потому что оно дождем падает с небес. Отец Антиноя выторговал ее почти за корабль олова и с тех пор не носил, приберегая для подходящего момента. И этот момент, по его мнению, настал сегодня. Но он ошибается.

– От имени жителей Итаки… как представитель славных мужей, собравшихся здесь… – это сильно урезанный вариант речи Антиноя, которая до этого самого момента была почти полностью посвящена его достоинствам как потенциального царя, – мы хотели бы вручить тебе этот скромный знак нашего уважения и…

Менелай дергает подбородком в сторону сына. Никострат поднимается со стула, выхватывает брошь у Антиноя, подносит ее к свету, скребет крепким ногтем и перебрасывает отцу. Менелай ловит ее одной рукой, тут же прижимая кулак к груди, чтобы верткая вещица не выпала, если трюк не удастся. Глядит на нее, поднимает повыше, затем кладет на колени, улыбается и пристально смотрит на Антиноя. Антиной опускает глаза, затем, когда разглядывание пола слишком уж затягивается, снова поднимает, обнаруживает, что Менелай все еще смотрит на него, и немедленно уводит взгляд вниз, ниже, еще ниже, туда, где земля, возможно, поглотит его.

Улыбка Менелая превращается в оскал.

– Приятно, – задумчиво выдает он, крутя золотого сокола между пальцами. – Приятно. Приятные люди. Одиссей всегда говорил об этом: на Итаке никто не скажет «спасибо» или «пожалуйста», никаких тебе показных манер, как в более цивилизованных местах, никакой помпы и всей этой шелухи. Просто щедрые, честные люди, делающие все, что могут. Верные, говорил он. Верные и, хотя с первого взгляда это незаметно, по натуре добрые. «Никаких показных манер, – переспрашивал я. – Тогда как насчет тебя?» Но Одиссей, что ж, он всегда выделялся, правда? Всегда был на голову выше всех, даже своего народа. Антиной, да? Спасибо тебе за твой продуманный, приятный подарок.

Антиной снова кланяется, не отрывая взгляда от пола, и начинает пятиться.

– Пенелопа, – голос Менелая, громкий, веселый, заставляет Антиноя остановиться; царь наклоняется, берет Пенелопу за руку, вкладывает в нее золотого сокола и подталкивает к ней, – хочу отдать это тебе.

Взгляд Антиноя взлетает от пола к царице Итаки. Ему никогда не составляло труда смотреть свысока на женщин. Брошь в ладони Пенелопы теплая, согретая в руках царя Спарты.