Дом окон

Это, конечно, не значит, что странности прекратились. Однажды ночью, в декабре, перед Рождеством, Тед исчез со всех фотографий, которые я развесила по дому. Меня это так сбило с толку, что я не сразу, далеко не сразу поняла, в чем, собственно, дело. Когда до меня дошло, что на фотографии с флагом и голубым фоном не хватает Теда, я пробежалась по всем комнатам и коридорам, проверяя остальные. Все они были пустыми. Я не понимала, что это значит. Боялась, что Тед, сойдя с фотографий, опять начнет преследовать меня, а половина выпитой бутылки «Гленкинчи» окончательно убедила меня в этом. Остаток ночи я провела в машине, включив обогреватель на полную мощность и настроив радиоприемник на университетскую хеви-метал-станцию, чтобы не спать. На следующий день Тед вернулся на фотографии, заставив меня задаваться вопросом, а пропадал ли он с них вообще.

Есть еще много примеров, но ты меня понял. Дела были плохи. Очень быстро виски перестал приносить желаемый результат, а в скором времени и вовсе не имел на меня никакого эффекта. То есть я, конечно, напивалась, но теперь состояние опьянения возвращало меня в прошлое. Вот я царапаю костяшки своих пальцев о зубы Роджера. Вот он лежит на спине в грязи, его рот в крови, он смотрит на меня и спрашивает: «Так значит, это все?» Я помнила все – а как я могла забыть? Его голос, проклинающий Теда; мой марафон по потайным комнатам дома. Все спуталось в один клубок. Я часами сидела в кабинете Роджера, даже не потрудившись там прибраться, разглядывая высохшую и потемневшую краску на столешнице, прикасаясь к картам, но избегала той, что у двери. Зеркало казалось черным, но я не хотела рисковать и заглядывать в него, опасаясь, что встречу взгляд, идущий изнутри.

Декабрь сменился январем. За ним пришел февраль. Дом превратился в огромную свалку: кухонный стол был завален картонными коробками из-под фастфуда; коридоры и большая часть комнат были заставлены пустыми немытыми бутылками виски; в воздухе смешались запахи алкоголя и плесени. Как быстро можно пасть на самое дно. Когда солнце уходило за горизонт, я выходила на крыльцо – иногда в зимнем пальто, иногда в одеяле, – садилась на верхнюю ступень и смотрела на то место, куда упал Роджер после моего удара. Оно было скрыто глубоко под снегом. Однажды ночью я опустилась на четвереньки и начала голыми руками раскапывать снег. Не знаю, что хотела найти. Не представляю, что подумали обо мне соседи. Бутылку выносила с собой, я уже говорила? И сидела, пока не начинали стучать зубы и неметь пальцы рук и ног; тогда откупоривала ее, и виски обжигал рот, радуя мимолетной иллюзией тепла.

Но знаешь, что было настоящим безумием? Все это время я продолжала вести занятия в университете штата и в Пенроуз. Я не нуждалась в деньгах. После нашей свадьбы Роджер вписал мое имя во все счета и вклады, а его бухгалтер отлично знал свое дело. Так что мне не надо было зарабатывать каждое пенни рабским трудом – это я сейчас про работу доцента. Не знаю, зачем каждое утро садилась в машину и ехала на работу. Уж точно не ради социальных контактов. Я приезжала на занятия, отсиживала положенное рабочее время, и на этом все. За исключением Харлоу и Стивена больше никто с факультета не знал, о чем со мной говорить – кроме тех, кто спрашивал меня, что случилось с Роджером, но ты уже знаешь, что они хотели рассказать мне свои версии. Я все еще помню, как была потрясена, когда в первый раз услышала такие личные вопросы. Это была одна моя знакомая из Пенроуз. А как у нас было с сексом? Удовлетворяла ли я Роджера в постели? Нет, ну ты представляешь? В заключение своего допроса она заявила, что Роджер, «несомненно», отправился в Мексику с очередной студенткой, но мне не стоит винить себя, а раз он оставил мне все деньги, то и скатертью ему дорога. Если бы не круглосуточное на тот момент состояние похмелья, я бы убежала от нее как можно быстрее. Или бы дала этой сучке затрещину.

Так что к преподаванию я вернулась не ради расширения круга общения, это уж точно. Мне нравятся студенты, но я никогда не была тем учителем, который пытался сблизиться со своими учениками. Именно это я люблю в учебном классе: относительная обезличенность. Ты выходишь к группе людей, и все, что от тебя требуется, – это передать им информацию; или навыки, если это возможно. Преподаватель – средство, а не цель. Да, я знала, что за стенами аудиторий они сплетничают обо мне. И ничуть не осуждала. Будь я на их месте, делала бы то же самое; а еще, слава богу, они не пытались со мной поболтать. Думаю, это была игра: я прикрывалась маской, которая мне нравилась.