Дом паука

— Balek, balek, — нараспев подгонял их шедший позади мужчина. На голову у него был накинут рваный мешок из-под сахара, джеллаба защищала лицо от дождя. Когда они поравнялись, Амар, сам не зная почему, взглянул себе под ноги. На земле, в грязи валялась монета в двадцать риалов. Проворно нагнувшись, он поднял ее, пробормотав: — Bismil'lah ala maketseb Allah. — Поднял — и тут же припомнил похожий случай, произошедший с ним давным-давно, когда он еще работал на кирпичной фабрике у дороги на Тазу. В тот раз он наткнулся на целые сто риалов, не замеченные никем из прохожих. Он шел тогда на работу и отнес деньги прямиком своему хозяину. Тот пришел в ярость и, швырнув деньги на землю, ударил Амара по лицу, причем от неожиданности удар получился еще более чувствительным. «Это что, твои деньги?» — сурово вопросил хозяин. Амар ответил, что нет. «Тогда зачем ты их поднял? Следующий раз, когда найдешь что-нибудь на улице, оставь на месте и ступай своей дорогой». Потом хозяин послал мальчика за отцом Амара. Когда Си Дрисс пришел, хозяин отдал деньги ему и посоветовал хорошенько проучить сына, однако Си Дрисс не обратил внимание на его совет и ласково отвел Амара домой, по дороге сказав, что хозяин был прав насчет денег, но ошибался, велев, чтобы Амара наказали, и что он подыщет ему где-нибудь новую работу. Через несколько дней он устроил Амара подмастерьем сапожника в Черратине. Сколько раз, размышлял Амар, его отцу приходилось протестовать, когда с сыном обращались несправедливо? Наверняка часто, очень часто. Си Дрисс не мог вынести даже малейшего нарушения своих понятий о мусульманском кодексе справедливости, и именно за это Амар любил его глубокой, неподвластной времени любовью. За вратами справедливости лежал мир варваров, каффиринов, диких тварей.

Вернувшись домой, он застал отца и Мустафу, которые мирно сидели во дворе, ожидая, пока мать и Халима приготовят чай. Отец вовсе не удивился, что Амар снова остался без работы; он молча взял деньги, которые протянул ему Амар, и лишь потом сказал: «Присядь, выпей чаю». (Монета в двадцать риалов, подарок Аллаха, так и осталась в кармане, однако он отдал отцу все, полученное от гончара.)

Мустафа был мрачнее обычного. Он уже несколько недель не мог найти никакой работы, и втайне его задевало, что Амар так долго работает у гончара; теперь он мог больше не прятать глаза, а невозмутимо встречать взгляд брата. Средоточие жизни Мустафы находилось где угодно, только не дома, — скорей всего в одном из кафе в квартале Мулая Абдаллаха, подумал Амар; дома он просто замыкался в себе, огрызался, когда к нему обращались, но не жил по-настоящему.

— Все распухло, — глядя на переносицу Амара, сказала мать: она сидела на полу, раздувая угли в жаровне.

Си Дрисс вздохнул.

— Нос сломан, — спокойно произнес он.

— Ay, ouildi, ouildi! — начала мать и расплакалась.

— Ничего страшного, женщина, — сурово взглянул на нее старик. Но мать казалась безутешной и продолжала всхлипывать. Халима возилась с чайником. Обнеся всех чаем, она передала стакан матери и уговорила ее сделать хотя бы несколько глотков.

— Слушайте! — произнес Си Дрисс, поднимая палец, что-бы все умолкли. Издали донеслось надсадное, прерывистое пение, будто люди задыхались от быстрой ходьбы. — Студенты, — сказал Си Дрисс. Трудно было сказать, издалека ли доносилось пение, но явно не из их квартала. — Наши воины! — с горечью добавил старик.

— Да хранит их Аллах! — всхлипнула мать.

— Все табачные лавки в медине разнесли в пух и прах, — неожиданно вмешался Мустафа.

— Вот и хорошо, — ответил Амар.

— Это тебе так кажется, — проворчал Мустафа, сверкнув на брата глазами.

Си Дрисс намеренно пропустил мимо ушей этот неподобающий в его присутствии разговор и попросил Халиму налить ему еще чаю. Амар встал и прошел к себе наверх. Сев на матрас, он принялся думать о том, какой никчемный и скверный человек вырастет из его брата. Почти наверняка можно было сказать, что дурное настроение Мустафы объясняется исключительно тем, что ему не удалось достать кифа за последние несколько дней. Вероятнее всего, место, где он его брал, тоже больше не существует из-за беспорядков.

Казалось бы, теперь, когда в доме есть запас продовольствия, и, хоть вволю не наешься, голодать не придется даже в самые черные дни, Амар должен был бы расслабиться и успокоиться. Однако, напротив, он никогда еще не чувствовал себя таким нервным и взвинченным. Ему хотелось вырваться в город, быть повсюду одновременно, но дождь еще не совсем прекратился, да и к тому же Амар понимал, что, куда бы ни пошел, улицы везде будут пусты, а звуки будут доноситься из какого-то далекого места, которое не найти.