Дом паука

Между тем, пейзаж продолжал разворачиваться перед ними изящными вариациями на пасторальные темы. Маленькие, прокаленные солнцем лощины, на голых желтых склонах которых росли только агавы, напоминавшие гигантские стебли спаржи, неожиданно расплескавшиеся зеленью сады, в тени которых отдыхали улыбчивые туземцы (мускусный кошачий запах, исходивший от фиговых деревьев, незримым облаком обволакивал коляску), древний, невысокий, словно пригнувшийся каменный мостик, коровы, бездумно стоящие в грязи, аист, парящий высоко над землей, неподвижно раскинув крылья, влекомый воздушным потоком. Дорога углубилась в речную долину и вновь вскарабкалась к городским стенам, за арками Баб Фтеха, резко ушла в сторону, все так же поднимаясь по пустынным склонам, которым, казалось, не будет конца. Когда она выровнялась, лошади замедлили шаг, но вновь начался подъем, и кучеру пришлось то и дело пощелкивать кнутом, подгоняя усталых лошадей и покрикивая на них протяжным фальцетом.

— Пожалуйста, не давайте ему их бить! — умоляюще сказала мадам Вейрон, когда длинная кожаная плеть щелкнула, как шутиха, в пятый или шестой раз.

Стенхэм знал, что с арабами бесполезно спорить о чем бы то ни было, особенно если речь шла об их повседневной работе, но он все равно наклонился к кучеру и властным тоном произнес:

— Allèche bghitsi darbou? Khallih.

Полуобернувшись, толстяк со смехом ответил:

— Больно ленивые. Все время приходится их погонять.

— Что он сказал? — поинтересовалась мадам Вейрон.

— Он говорит, что если их не подгонять, то они совсем остановятся, — ответил Стенхэм, — но, стоит им услышать кнут, бегут быстрее.

— Но ведь он действительно бьет их. Это ужасно.

Стенхэму вновь пришлось обратиться к кучеру по-арабски.

— Леди очень переживает, что вы бьете лошадей, так что перестаньте, пожалуйста.

Это не понравилось толстяку, который произнес витиеватую речь о том, что люди должны делать их работу, как они привыкли, а если леди так хорошо знает лошадей, он надеется в скором времени увидеть ее на своем месте. Втайне Стенхэму была по душе позиция кучера, но не оставалось ничего иного, как запретить ему пользоваться хлыстом… если, конечно, это удастся.

— Оставьте ваш хлыст, пожалуйста, — сказал он. — Khabaeuh.

Возница стал мрачнее тучи и начал бормотать что-то, обращаясь к лошадям. А те постепенно замедляли шаг, так что, в конце концов, коляска уже едва тащилась. Стенхэм ничего не сказал, он твердо решил, что если кучеру еще нужны какие-либо советы, пусть их дает сама мадам Вейрон.

Так или иначе, вернуться в гостиницу к пяти они все равно не успеют, это он знал с самого начала. А в таком темпе завершат поездку только затемно. Валуны и кусты по сторонам дороги лениво уплывали назад.

— Странная ситуация, — сказал Стенхэм, с улыбкой поворачиваясь к мадам Вейрон.

— Что вы имеете в виду? — спросила она слегка удивленно.

— Вам не приходило в голову, что я даже не знаю, как вас зовут?

— Как меня зовут? О, извините. По буквам это пишется так: Ве-й-р-о-н.

— Это я знаю, — нетерпеливо сказал Стенхэм. — Я имею в виду ваше настоящее имя. В конце концов, вы ведь больше не живете с мужем, не так ли?

— Отчасти вы правы. Мысль взять фамилию Жоржа пришла мне в голову только здесь, в Марокко. И оказалось, что так все намного проще. Не понимаю, почему я раньше этого не сделала. Моя девичья фамилия Берроуз, и французам она никак не давалась, они не могли ни правильно написать ее, ни выговорить.

— Но, кроме фамилии, у вас, вероятно, есть и имя, — Стенхэм улыбнулся, чтобы смягчить официальный тон своего замечания.

— Да, к сожалению, — вздохнула она. — Меня зовут Полли, отвратительное имя. Просто невозможно всерьез воспринимать женщину, которую зовут Полли. Поэтому я всегда пользовалась только последним слогом.

— Полли Берроуз, — задумчиво повторил Стенхэм. — Ли Берроуз. Даже не знаю. Мне кажется, Полли звучит лучше.

— Послушайте. Скажу вам без обиняков — я запрещаю называть меня Полли. Если вы хотите довести меня до ручки, просто скажите: «Привет, Полли!» — и вы меня больше никогда не увидите. Терпеть не могу это имя!

— Обещаю, что никогда не совершу столь ужасный проступок.

Мучительно медленно они тащились в гору, одолевая бесчисленные повороты, после каждого из которых на севере открывались новые безлюдные затопленные солнцем долины, а на востоке — плоские, без единого холмика, пространства, по которым плавными ленивыми излучинами растеклась река. Шло время, и свет становился все ярче и насыщеннее. Теперь, когда Стенхэм знал ее имя, он чувствовал себя ближе к ней и несколько раз назвал ее в разговоре Ли, чтобы посмотреть, не станет ли она возражать. Внешне она восприняла это как нечто вполне естественное.

Было уже шесть, когда они подъехали к небольшому кафе на вершине скалы, откуда открывался вид на город, и Стенхэм попросил кучера остановиться. Место казалось пустынным.

— Боюсь, мы совершили очень серьезный faux pas[96], — сказала Ли, выбираясь из коляски. — Наши английские друзья никогда нам этого не простят. Они ждали нас к пяти. Но все было так прекрасно, что, признаюсь, я не жалею.