Дом под черемухой

Шумное и веселое это было место, в глазах рябило от многоликой толпы, от лесной, речной и иной крестьянской снеди, горами выложенной на прилавки, наваленной в телеги, развешанной там и тут, покупай — не хочу! Бродил по базару цыган с медведем. Кудлатый медведь как заведенный кланялся направо и налево, протягивал к зевакам лапу, просил угощение. Встретили они и бородатого старичка с морской свинкой. За копейку свинка вытаскивала зубами из ящика билет с предсказанием будущего. Сколько всяких чудес водилось на том незабываемом базаре! До сих пор ей помнится, как покупал отец сахарных петухов на палочке, как под широким зонтом над тележкой пили они газированную воду. Красиво написанная табличка обещала: «Газ — вода на льду, сироп на сахаре». Таинственна и сладка была эта вода! У расторопной лоточницы брали мороженое в вафельках. Все это была невидаль для Налобихи, и Дуся, теребя отца за рукав, просила купить ей и то, и другое, и третье. Как давно это было!

Знала Евдокия и послевоенный базар, небогатый и опасный. Налобихинцы побаивались туда ездить, слишком много сновало там ворья, спекулянтов, ширмачей. Страшные слухи ходили о том базаре. Но как ни пугали налобихинцев жуткие рассказы, а волей-неволей приходилось ездить туда, нужда заставляла. Одежонку детям только на рынке можно было выменять на кусок сала или на десяток яиц, больше негде.

Много было на послевоенном базаре инвалидов, калек: безруких, безногих, всяких. Одни, сидя прямо на земле и выставив на обозрение обрубки рук и ног, пели жалобную песню про бойца, которому на войне оторвало ноги, и теперь он боится возвращаться к молодой, красивой жене. Другие торговали зажигалками, что-то меняли, спекулировали. Некоторые играли в три карты. Сидя на коленях перед табуреткой и жонглируя тремя листиками, ловко перетасовывали их одной рукой, зазывали бархатными голосами:

Итак, товарищи фраера, начинается новая игра!
В нашем банке разыгрываются:
брошки, сережки, губные гармошки,
подтяжки из Берлина, таблетки сахарина!
Налетай, кто хочет разбогатеть!

Иные, из деревенских простаков, налетали и отходили с пустыми карманами, так и не разбогатев. Обманывали их нагло, с шутками-прибаутками. А начни обобранный мужик возмущаться, как его тут же обступали угрюмые личности, и дай бог унести ноги подобру-поздорову. Так было.

Потом, через годы, стало поменьше жулья, исчезли с базара калеки и инвалиды, будто кто вымел их. Жизнь день ото дня улучшалась, каждую весну объявляли о снижении цен, и на базаре стало поспокойнее. Налобихинцы уже ездили туда безбоязненно. Евдокия со Степаном нет-нет да и тоже подавались в город продать то картошку, то мясо, прикупить кое-что из вещей, которых в деревенском магазине не сыщешь. Однако в последние годы Евдокия попадала сюда редко, продавать она уже стеснялась. Как так: она — известный в крае человек, газеты ее портреты печатают, по телевидению ее показывают — и вдруг за прилавком базара — мясом торгует! Неловко перед людьми, пусть городскими, незнакомыми, но ведь слыхали, же они о ней, о знаменитой трактористке, а значит, и знали ее. Неловко — одно. Другое — торговать стало нечем. Картошки в последние годы сажали немного, ровно столько, чтобы хватило себе и скотине. Лишнего мяса тоже не водилось. Держали раньше двух коров, и если появлялся бычок, его откармливали и глубокой осенью, по снегу, а то и перед самым Новым годом кололи и везли на продажу. А на этот раз бычок благополучно пережил зиму, потому что осенью одна из коров объелась клевера, ее пришлось срочно забить, и мяса хватило до сих пор, даже еще немного осталось — присоленного. Так что и с бычком можно было бы погодить до холодов, и корову дойную жалко, но раз Юлия твердо нацелилась на учебу в городе, то от скотины приходилось избавляться — ухаживать за ней некому. Вот и решили без лишних хлопот пустить всю живность на мясо. К тому же Юлии в город надо будет денег дать, посылать каждый месяц придется, пускай питается и одевается не хуже других. И вообще, удобнее деньги положить на книжку — они есть не просят. Так что ехали на базар всей семьей продать мясо, отдохнуть, хлебнуть городских удовольствий — и снова впрягаться в работу — впереди маячил сенокос.