Дом под утопающей звездой

Дверь «клетки идиоток» была теперь закрыта, и из-за нее не долетало ни малейшего шума. Весь дом был как заклятый, но когда я сошел на пол-этажа вниз — вдруг поднялся шум, дверь одной из комнат быстро распахнулась, и молодой светловолосый военный, франтовски причесанный, с нафиксатуаренными усами, тип знающего себе цену «красавчика», вылетел в коридор и стал кого-то ругать. Освещенный полосой света, бьющего от лампы в комнате, он приостановился на минуту в темном проходе. За ним показалась женщина с растрепанными волосами, некрасивая, бедно одетая, вся заплаканная.

— Леон, дорогой мой Леон! — в смертельной тревоге кричала она, схватив его рукав. — Ради Бога, постой! Куда ты идешь? Куда ты идешь? Ах, ты покидаешь меня!

Он грубо оттолкнул ее, так что она зашаталась.

— Черт тебя возьми, уродина! — крикнул он и сбежал с лестницы.

Я невольно остановился. Женщина даже не заметила меня. Бледная, сразу онемевшая, она заломила руки, потом прижалась лицом к стене и дико зарыдала. Она была трогательна в своем горе.

Я узнал ее. Эта была та самая женщина, которая когда-то перед домом заговорила со мной и приглашала к себе. Тогда она возбуждала отвращение, теперь — сочувствие. Я хотел пройти мимо нее тихо, незаметно, но она услыхала мои шаги и быстро оглянулась. Может быть, она надеялась, что возвращается убежавший. Увидев меня, она с досадой нахмурилась, отерла рукавом слезы, как это делают дети, вошла в комнату и с шумом захлопнула дверь.

Таковы были впечатления моего первого посещения дома «под утопающей звездой». Только когда я остался один в темноте в своей комнате, среди глубокой тишины, я подвел итог этим впечатлениям и сказал себе, что я не ошибся, ища чего-то необыкновенно интересного в этих почерневших, близившихся к руине стенах.

Как все это странно на меня действовало: эта «клетка идиоток», горе этой немолодой женщины, кричавшей в отчаянии вслед убегавшему юноше, — какие повествовательные зародыши гнездились во всем этом!

Но воспоминание о Ройко заслонило все эти менее важные для меня картины. Я снова видел его стоящим на побережье с экстазным выражением лица. Слышал его удивительные рассуждения о воспитании воображения до того, что оно станет способным смотреть туда, куда повседневные умы не могут проникнуть, — и от всего этого у меня начинала кружиться голова. Какую изумительную власть имел этот человек надо мной! Из его глаз излучалось что-то, как бы таинственный флюид, что-то такое, что меня просто покоряло.

«Безумец это?» — тихо спросил я себя.

И снова задрожал до глубины души, потому что чувствовал, что Ройко — это моя судьба, чувствовал, что какая-то высшая сила дала его мне, чтобы он повлек меня, куда хочет, и что, если он безумец, то и мое предназначение — обезуметь под его влиянием. Я вскочил, ужаснувшись.

— Но ведь думать нечто подобное — уже есть начало безумия! — крикнул я и начал бегать по комнате, как зверь в клетке.

Я не спал всю ночь, метался на постели в жару.

Утром ко мне вернулись рассудительность и спокойствие.

«Это человек оригинальный до некоторой степени, — сказал я себе. — Это — душа глубоко страдающая, в сущности, очень религиозная, но без веры, которую она неустанно ищет и которую ошибочно надеется найти разумом. А это его „сознание заземных фактов“? Это, конечно, просто бред…»

Однако, я заколебался. Почему же это непременно бред? Пока он говорил мне об этом, под влиянием его присутствия толкование его казалось мне совершенно ясным, и я был почти убежден во всем, что он рассказывал. Едва только, однако, я подумал это, меня охватила глухая злость на самого себя. Разве таким образом и я не навевал на себя этого бреда? И мне снова показалось, что все во мне кружится, что все кругом вертится вместе со мною, словно почва уходила из-под ног.

— Этот человек доведет меня до безумия! — снова выкрикнул я в величайшем возмущении. — Кто же, однако, велит мне искать его дружбы? — прибавил я и решил, что уже никогда больше не пойду к нему и что о доме «под утопающей звездой» я даже и вспоминать не буду.

течение нескольких дней я выдержал свое обещание, но потом во мне заговорила совесть. Ведь это не по-человечески, сторониться этого человека, такого несчастного и покинутого, который оказывал явную симпатию ко мне и нашел ее у меня к себе с первой минуты, когда мы познакомились. Я устыдился самого себя и вечером снова пошел к Ройко.

Он лежал одетый на кровати и произвел на меня впечатление очень больного человека. Увидев меня, он выразил удивление.

— Вы все-таки пришли? — сказал он. — Пересилили себя? Благодарю вас.

— Что привело вас к мысли, что я уже не приду? — удивился я.

Он упорно смотрел на меня; я был вынужден опустить глаза, вспомнив свое решение не ходить больше в дом «под утопающей звездой».

— Я знаю все, — тихо сказал он.

— Вы знаете все? Что именно? — спросил я.

— Все, что происходило в вас.

— Вы хотите сказать, что знаете мои сокровеннейшие мысли? — сказал я почти с раздражением.