Дом последнего дня

– Знает и все равно ползет к ней! Через какие испытания прошел, в борьбе за выживание пятерых своих собратьев съел, еще шестерых по боку оставил и вырвался на свободу. Если вдуматься, для него это настоящий триумф, чудо, и ради чего все это: чтобы отдаться на съедение первой встречной самке? Не понимаю, ведь с инстинктом самосохранения у него все в порядке, он это уже доказал.

– Видать, этот последний инстинкт сильнее жажды жизни, сильнее даже жажды наживы…

– И как этот инстинкт называется?

– Надо полагать, любовью.

– Да-а, вот это да-а, – только и смог произнести Гоги.

– Действительно, история Ромео и Джульетты нашему случаю и в подметки не годится. Что же, и жизнь у этого насекомого насыщенная была, и смерть весьма завидная. Умереть во время совокупления, исчезая в челюсти любимой самки… Любовь – вот вам формула жизни, и смерти тоже. С нее все начинается, ею же все и кончается. Эксперимент можно считать завершенным, – подытожил профессор.

По столу теперь в одиночестве медленно ползла сытая оплодотворенная самка.

…

– Сосед, ученый говорил правду: любовь – это формула жизни, она же и формула смерти. – Да, наверное, вы правы, – смущенно пробормотал Ираклий.

Некоторое время оба молчали, и только шум воды, доносящийся из ущелья, нарушал эту тишину. Ираклий поднял голову и опять посмотрел на небо.

– Сколько звезд, это обнадеживает. В лесу не было звездного неба.

Гоги проследил за взглядом собеседника и участливо спросил:

– Вас что-то беспокоит?

– Разумеется, но боюсь спросить.

– Валяйте, спрос не ударит в нос.

– Скажите прямо, я уже умер? – Ираклий весь застыл во внутреннем напряжении.

– А вам не все равно, в качестве кого наблюдать за звездами?

– И все-таки?

– Хотите честный ответ? Я не знаю, одно скажу только: человек умирает только тогда, когда он сам себе признается в этом. Вот под твоими ногами могила Котэ Кощея.

– Вы шутите?

– Хотите верьте, хотите нет, но это так. Могила настоящая, и Котэ Кощей действительно лежит в ней, хотя похоронен он несколько своеобразно.

– В каком смысле? – Ираклий инстинктивно подался назад и сел на корточки.

– Точно, могила, и имя его на камне высечено. Значит, он все-таки умер?

– Поднявшись сюда, на эту гору, он сам себе вырыл яму, лег в нее и закопал себя. Но вот какая штука получается: умереть-то он не может. Лежит теперь под землей с открытыми глазами, все видит, слышит, чувствует, но никакая сила не заставит его подняться из могилы и хоть раз посмотреть вот на это звездное небо. Он так и не вспомнил своего заклинания, и не вспомнит его до скончания века. Но разве он живой, разве не умер уже давно? И я умер точно так же. Ты теперь стоишь на моей могиле, только не надо опять шарахаться. Здесь всюду могилы, на то и кладбище.

Художник и смерть. (Рассказ из книги мертвых).

– Ты хочешь изобразить меня, но зачем? – Смерть предстала в образе молодой красивой девушки, при виде которой хочется жить и жить.

– Я художник, хочу тебя нарисовать, что же тут удивительного? – пожал плечами Гоги.

– Нельзя меня рисовать, – с лица девушки исчезла очаровательная улыбка, и оно стало не по годам серьезным. – Тот, кто нарисует меня, умрет; даже смотреть на меня опасно для жизни.

– Я вот гляжу на тебя и ничего, живой.

– Ты видишь не меня, а то, что хочешь увидеть: красивую юную девушку. Глаза обманчивы, но будучи художником, изобразив меня, узришь мой истинный облик, и тогда ты умрешь.

– Я все-таки попробую.

– Неужели вокруг больше нечего рисовать? Зачем я тебе, рисуй жизнь.

– Суть творчества – в созидании, когда благодаря тебе на свет появляется нечто такое, чего до тебя еще не было. И чем оно значительнее, тем ценнее. А что есть значительнее смерти? Она – самое важное событие в жизни человека после его рождения.

Смерть некоторое время размышляла над словами художника, после чего изящным движением одобрительно махнула рукой и, откинув длинную косу за спину, села поудобнее.

– Ладно, хочешь – пиши, но не смей завершать картину.

Гоги готовился долго. Он вновь и вновь разбавлял краски, чувствуя собственное бессилие перед задуманным, но как только приступил к работе, дело пошло на удивление легко. Между сеансами они рассказывали друг другу разные истории, спорили…

– Зачем ты людей убиваешь, не жалко?

– Обычное людское заблуждение. Не я убиваю, наоборот, каждый раз сама умираю в каждом из вас, мучаюсь, страдаю. Если б вы знали, как это больно;

Я как наложница, рабыня необходимости, – смерть теперь выглядела довольно-таки беспомощной.

– Ты такая красивая, глаз не отвести.

– Не вздумай в меня влюбиться, помни о моем предупреждении, брось меня рисовать Ты молодой, умный, добрый, я не хочу умирать в тебе.

– И я не хочу, но мне трудно теперь остановиться, нарисую-ка еще немного, совсем чуть-чуть, и брошу, обещаю.