Дом последней надежды (СИ)

Он стал почти неощутим. Боялся? Пожалуй… и мне стало страшно. А что, если они догадались… или… колдун способен на многое, особенно тот, который уже рискнул переступить черту.

Вдруг да ему достаточно взглянуть на меня…

…или оставить на пороге дома шелковую нить, которая для призраков станет мостом… или бросить на мою тень мертвое семя… надо было предвидеть подобный поворот.

Поздно.

Матушка взмахнула рукавом. И шелковые журавли заплясали, кланяясь друг другу.

— Я хочу побыть с моей дочерью, — сказала она. И исиго отступил. Я знала, что далеко он не уйдет, и что этого мальчишку, исходящую от которого опасность я кожей чувствовала, из поля зрения не выпустит.

…они сядут пить чай.

Не церемония, лишь тень ее. Будет заснеженный сад и красные ветви барбариса, плоды которого Шину давно порывалась снять, но мне жаль было красоты.

Будет столик.

Тишина.

Вороны и тенгу, ревниво следящие друг за другом…

На мой лоб плюхнулась влажная тряпка, и я открыла глаза. Хорошо, пожалуй, что решили обойтись без косметики. Пудру бы разом смыло. Впрочем, я сама по себе была достаточно бледна, а пару капель настойки Мацухито бледность эту усилило, правда, добавила головной боли и слабости, но зато все выглядело весьма натурально.

— Очнулась? — матушка наклонилась, уставившись в мои глаза. — До чего же ты упрямое существо…

— Мама…

Голос сел. И прозвучало вполне естественно…

— А я тебе говорила, что все этим и закончится, — она подняла тряпку двумя пальцами и брезгливо скривилась. Маска ее лица пошла трещинами, но матушку это, похоже, мало волновало. — Но твое упрямство…

Тряпка плюхнулась в плошку с водой. Исходящий от нее травяной запах раздражал, и я с трудом сдерживалась, чтобы не чихнуть. С ароматическими маслами девочки переборщили.

— Ты… меня… ненавидишь, — я старалась говорить шепотом, и матушке пришлось наклониться, чтобы расслышать.

— А ты постоянно бормочешь… никогда не умела сказать нормально, что тебе надо. Дали же боги дочь… это все его кровь… не стоило связываться, — она помотала пальчиком в воде, а потом вытерла его о мое одеяло. — Надеюсь, все скоро и вправду закончится…

— За что?

Этот вопрос вырвался не у меня. Та часть Иоко, которая еще осталась, недоумевала.

И плакала.

И… пора бы понять, что эта женщина нам чужая. Родила? Это еще ничего не значит. Пришлось, верно, чтобы у отца не было повода разорвать узы постылого брака. Колдовство? Ни одно колдовство не удержит годами… а вот любовь…

…отец нас любил.

По-настоящему. И потерять боялся. И… и может, не сам он умер? Нестарый крепкий мужчина, который никогда-то не жаловался на боль…

…это предположение и только, но доказать ничего не выйдет.

— Что? — матушка, изучавшая стену, обернулась. — До чего же ты утомительна в своей никчемушности. Я в твои годы уже получила все, чего желала… а ты… ты появилась, чтобы отнять у меня мою красоту. И он перестал смотреть… раньше он видел только меня, ловил каждое слово, готов был исполнить любое желание.

…ей это надо было?

Восторг и поклонение? Осознание собственной власти?

Она присела у постели и коснулась моего лица, а мне пришлось приложить усилие, чтобы не отпрянуть. Пальцы холодные и скользкие будто…

— Что ты понимаешь, глупенькая, — теперь голос матушки звучал нежно, почти воркованием. — У тебя с самого рождения было все, что только пожелаешь… ты никогда не голодала… не знала, каково это, засыпать и бояться, что не проснешься, что мороз убьет тебя… мороз коварен… или не убьет, а… у меня было несколько сестер. Старшая стала юдзе… средняя уснула у очага, забыла, что огонь надо поддерживать и тот погас. Отец вышвырнул ее из дому, и она исчезла… говорят, ее потом видели… бродит, ищет путь к дому…

Она гладила волосы.

Вздыхала.

— Моя матушка была страшна, как ону… она работала от заката до рассвета… и все равно отец ее бил. Просто, чтобы было на кого выплеснуть злость. Как же, она родила ему только дочерей, проклятая утроба… так он ее называл. А я знала, что не хочу такой жизни. Я родилась красивой. С синими глазами… и отец решил, что матушка ему изменила. В нашей деревне ни у кого не было синих глаз, но разве это имеет значение?

Почему я не испытываю жалости?

К той девочке, которая росла где-то на берегу, в забытой богами и людьми деревушке, быть может, а к женщине, притворявшейся несчастной, — нет.

— Мне повезло… у моей матушки была сестра. Она вышла замуж за человека, которого в нашей деревушке считали никчемным. Он не ходил в море и не охотился, но сидел с кистью и тушью, осваивал хитрую науку начертания их. И достиг совершенства, иначе не удалось бы получить одиннадцатый ранг… старшая мудрость, да… большой человек с правом носить темно-черную шапочку, украшенную круглым камнем. Они уехали в Итсаку, городок, который стоял недалеко, но редко кто из деревушки осмеливался войти в него…

Матушка отстранилась.

— Они жили по-своему счастливо, вот только боги не благословили их брак детьми. Пожалуй, кто другой отправился бы в храм и вышел свободным человеком… нашел бы другую жену, плодовитую, но… он любил ее… я никогда не видела, чтобы кто-то кого-то настолько любил…