Дом потерянных душ

На каждом этаже было множество дверей — и все запертые. В углах коридоров притаилась тьма, потихоньку расползавшаяся по всему дому. Дверей действительно было многовато. И если бы Ситон позволил разыграться своему воображению, то вполне мог бы представить за каждой из них буйнопомешанного в смирительной рубашке. Но Пол не стал давать волю фантазии. Его рациональный ум занимали другие, не менее занятные мысли. Так, Стюарт неделю назад на крыше школы искусств больше напоминал не Франчо Тоне в «Пяти гробницах на пути в Каир», а Дэвида Боуи из «Счастливого Рождества мистер Лоуренс». [65]Вся мужская половина школы искусств любила Боуи. Не то слово — просто обожала! А Майк Уайтхолл в своих надувных крылышках! Конечно, очень смешно, но плохому пловцу они вряд ли помогут, особенно в Хэмпстедских прудах. Уж слишком они глубокие. Потому-то в мужском пруду купаются одни мужчины, независимо от сексуальной ориентации. А из Майка пловец никакой. Это точно.

На площадке четвертого этажа он услышал музыку. Она зазвучала так неожиданно и громко, что у него от ужаса сжались гениталии. Где-то в доме играли на фортепиано. Деревянный корпус инструмента дребезжал от удара клавиш по расстроенным струнам. Боже правый, он мог даже точно сказать, из какой комнаты доносились аккорды! Но когда Ситон прошел на другой край площадки и открыл нужную дверь, то обнаружил за ней только голые оштукатуренные стены, покрытый пылью пол, полумрак и едва уловимый застарелый запах табачного дыма и мужского пота. И конечно, тишину. Но не простую. Подобно живой угрозе, тишина в доме Фишера нависала и давила на плечи.

«Меня дразнят, — решил Ситон. — Здесь полно призраков».

Но он в них не верил. Он не верил в то, что нельзя было доказать. И такое отсутствие веры не так-то просто было поколебать. Музыка звучала в его воспаленном воображении. Да и сама атмосфера этого мрачного дома была весьма странной. Но тут никого не было — ни живого, ни мертвого. Да и откуда им взяться?

Судя по состоянию обшарпанных ступеней, с лестницы уже давно содрали ковер. Ситон заметил вмятины от железных прутьев и дырки от гвоздей. Тем не менее дерево было достаточно прочным. Правда, кое-где доски поскрипывали, но в целом дом избежал разрушительного воздействия сырости. Ее Ситон боялся куда больше, чем привидений. Сырость могла испортить пленку в тайнике или даже полностью ее уничтожить.

Когда Ситон подошел к двери, ведущей, по его расчетам, в гостевую комнату башни, уже стемнело. Свет практически не проникал в дом. Полу вовсе не улыбалось спускаться ночью по этой жуткой лестнице. Ему вовсе не улыбалось провести здесь ночь. Массивная деревянная дверь в башню, судя по всему, была оригинальной. Под железной ручкой находилась большая замочная скважина, что предполагало наличие солидного замка. Ситон нажал на ручку, и она послушно повернулась, но сама дверь не сдвинулась ни на йоту. Он выругался про себя и огляделся по сторонам. Сюда он добрался по внутренней лестнице, которая сужалась с высотой. Теперь Пол стоял на площадке с единственным крошечным окошком в стене. Из него открывался вид на простиравшийся вокруг дома темный лес. На подоконнике лежал ключ. От неожиданности Пол даже зажмурился. Когда он открыл глаза, ключ все так же лежал на месте.

Ситон провернул ключ в скважине, толкнул дверь, державшуюся на навесных петлях, и она со скрипом открылась. Комната за ней оказалась больше, чем он ожидал, так как внутри башня была просторней, чем выглядела снаружи. Матовый свет угасающего дня осторожно пробивался сквозь стекла трех разномастных окон — глубоких амбразур в каменных стенах. Окна тоже были намного больше, чем казалось снизу. А еще они были расположены непривычно высоко: около восьми футов от пола. Так что даже мужчине невозможно было до них дотянуться.

К своему удивлению, Ситон обнаружил в комнате единственный сохранившийся предмет обстановки. Около стены стояло большое прямоугольное зеркало в деревянной раме на четырех ножках в виде лап. Даже в полутьме Пол разглядел, что кое-где ртутное покрытие с обратной стороны облезло и сквозь стекло просвечивала стена за зеркалом.

Вдруг откуда-то снова раздались звуки музыки. На сей раз музыка звучала совершенно отчетливо: фортепианный страйд и надтреснутый голос чернокожего певца на фоне дребезжания иглы старинного граммофона. У Пола бешено забилось сердце. По телу поползли мурашки, а волосы встали дыбом. Он вдруг понял, насколько испуган. Ему было не просто страшно, а очень страшно. И он ясно услышал, как давно усопший музыкант на старой пластинке, заведенной где-то внизу, вдруг сдержанно хмыкнул.