Дом правительства

Люди, единоличные хозяева, сами с изумленным недоверием входили в невиданный уклад совместного труда и хозяйства. Все пугало их. Все казалось – и в самом деле было – поразительным, оглушающим, поставленным на голову, противоречащим всему, что знали они о мировом распорядке вещей. Но мировой распорядок, тысячу лет охраняемый угнетателями, этот могучий, седой, обросший мхом веков распорядок оказался дурацким и слабоумным по сравнению с другим, молодым и полным бодрого разума большевистским распорядком.

Каждый единоличный труженик, втянутый массой в коллектив или сам туда вступивший, должен пережить момент, когда новые истины, втолкованные извне, через уши войдут в голову, столкнутся там с прежними истинами и победят. Колхозная агитация становится собственным убеждением человека. Эта решающая стычка внутри крестьянской головы и есть подлинная, по существу, а не на бумаге, регистрация нового колхозника[955].

Одной из первых попыток рассказать о решающей стычке внутри крестьянской головы стала повесть Андрея Платонова «Впрок. Бедняцкая хроника» (1931). Путешествуя в марте 1931 года по Центрально-Черноземной области, «некий душевный бедняк» – не имевший, подобно Макару, «ни эгоизма, ни самоуважения» – встречается с разрозненными силами классовых врагов: перегибщиками, которые «приняли свое единоличное настроение за всеобщее воодушевление», оппортунистами, которые «откладывали организацию колхоза в далекое время какой-то высшей и всеобщей убежденности», и вредителями, которых «прогнали пешим ходом в район и там оставили навеки». Им противостоят сознательные колхозники, «не имеющие надобности в каком-либо подгоняющем принуждении», и честные активисты, «имеющие мужество угрюмо сказать колхозникам, что их вначале ожидает горе неладов, неумелости, непорядка и нужды; причем нужда эта будет еще горче, чем бывает она на одном дворе». У «неудержимого в своей активности» активиста Упоева от голода и халатного отношения вымерла семья.

И когда ему сказали: «Упоев, обратись на твой двор, пожалей свою жену – она тоже была когда-то изящной середнячкой», то Упоев глянул на говорящих своим активно-мыслящим лицом и сказал им евангельским слогом, потому что марксистского он еще не знал, указывая на весь бедный окружающий его мир: «Вот мои жены, отцы, дети и матери – нет у меня никого, кроме неимущих масс!»

После многих испытаний он понимает, что не духом единым должны жить массы. «Нам нужен живой – и такой же, как Ленин… Засею землю – пойду Сталина глядеть: чувствую в нем свой источник»[956].

В который уже раз Платонов замахнулся на миф, а написал плутовскую сказку; задумал «Божественную комедию», а кончил Менипповой сатирой; изобразил неимущие массы в виде деревенских дурачков. Игорь Сац (брат жены Луначарского, дядя Наталии Сац, друг и коллега Елены Усиевич) написал в отзыве для «Красной нови», что повесть талантлива и полна «ненависти ко всему, что вредит социалистическому строительству», но что печатать ее нельзя, потому что автор не понимает «сущности реконструкции страны как массового движения». Но рукописей о коллективизации было мало, и новый редактор «Красной нови» Александр Фадеев принял ее к публикации. Сталин назвал «Впрок» «рассказом агента наших врагов» и велел Фадееву извиниться. Фадеев извинился, назвал повесть «вылазкой агента классового врага» и написал, что, «для того чтобы извратить действительную картину колхозной стройки и борьбы», Платонов «всех строителей колхозов превращает в дураков и юродивых. Юродивые и дурачки, по указке Платонова, делают все для того, чтобы осрамиться перед крестьянством в угоду кулаку, а Платонов, тоже прикидываясь дурачком и юродивым, издевательски умиляется над их действиями. Святая, дескать, простота!»[957]