Дом правительства

В вагоне уже успело все успокоиться; говор утих, суматоха приказала всем долго жить, и воздух был лишь насыщен одними голубыми клубами дыма.

«Начну», – подумал я. И в моей голове возник театральный зал, ряды кресел, занавес… Свет погас, и «Аида» началась. Вереницей проходили музыкальные темы… Это был целый театр, с которым даже не скучно было в обществе меланхоликов. К концу I-го действия я уже знал, что с начала оперы прошло уже около одного часа с пятью минутами.

В вагоне многие спали, а служебная дверь открывалась лишь на редких станциях. Мой сосед уже спал, я тоже не был далек от него, и, прислонившись к стене и чемоданчику, я решил вздремнуть до второго действия оперы.

Я забылся очень быстро… Голова моя затуманилась, и я помню, как я очнулся ночью лишь тогда, когда вагон однажды вздрогнул, а служащий кому-то сказал, что это Бологое. Проводник взял фонарь и ушел на площадку. Я чувствовал такую усталость, что, не дождавшись отправления, снова вступил в мир грез. Кто-то сказал, что уже очень поздно, ему поддакнули, где-то хлопнула дверь, кто-то спал со свистом… Так шло время. Я заснул.

Проснувшись, я увидал, что еще было темно, и вид внутренности вагона остался неизменным. Кругом еще спали. Первые лучи зимней зари я заметил на снежных узорах на стекле. Постепенно светало! Вместе с этим светом в меня вливалось какое-то новое чувство. До этого момента в вагоне существовали мгла, тени, бледные огни ламп, и я уже привык к ним, но теперь сквозь замороженные белеющие окна пробивались дневные лучи, которые были здесь еще новыми, напоминающими мне снова о том, что я еду в долгожданный Ленинград[1414].

Лева провел второй акт с его «маршем, танцами и сценами с пленными эфиопами», позавтракал, посмотрел, как в Малой Вишере в вагон села «группа баб с кричащими малышами лет 5-и» и, пока они «о чем-то судачили, а малыши прыгали по полу, мешая стоявшим», кончил оперу.

Но вот в вагоне началось движение… Я насторожился. В окне замелькали рельсы, столбы дыма, красные стены депо, зеленые и синие вагоны и вереница паровозов. Мы подъезжали к Ленинграду. В вагоне все собрались, и возле нас, у выхода на площадку произошло небольшое скопление нагруженного народа. Вагон замедлил свой ход …

«Черт возьми, – подумал я, вставая, что, между прочим, сделали и мои соседки-кумушки, – неужели это правда? Не верю!» Я чувствовал, как у меня в груди возрастала и увеличивалась какая-то страшная волна радостного чувства.

Послышался лязг колес, звон металла, в лицо ударил морозный воздух… поезд остановился![1415]

Книга третья Под следствием

Часть V Страшный суд

23. Телефонный звонок

Вечером 1 декабря 1934 года Хрущева позвали к телефону.