Дом правительства

Вечером, придерживаясь своего списка, я собрал все свои вещи. Положил у чемодана пачку белых карточек для рисования (альбома подходящего у меня не было), цветные карандаши, дневниковые тетради с описаниями наших путешествий под церквушкой и летних каникул, тетрадь с конспектами и учебник по немке, сунул в дневник оконченные рисунки из серии о церкви и даже известную читателю игру «На Луну», чтобы играть иной раз в нее в обществе Норы. Мама уже умудрилась, правда, без меня напихать в чемоданчик уйму белья и прочего груза, но я решил все же на первый план поставить мои дневниковые тетради и принадлежности для рисования[1409].

Роза Лазаревна пришла домой около девяти вечера. «Время шло». Она сложила его чемодан, он писал дневник. Наконец Лева надел «легкое осеннее пальтишко» (он не носил зимних вещей), галоши и, в виде уступки матери, ушанку, и они вышли из дома.

Я даже боюсь описывать те чувства, которые клокотали во мне в те минуты. Читатель, надеюсь, их понимает. Двор был пуст, и так как было уже около двенадцати ночи, один из фонарей был погашен. Корпусы дома, из-за темных всех окон, казались мрачными, глухими стенами.

Была отличная зимняя ночь. Кажется, даже звезды мерцали в черно-синей вышине. Белый снег, покрывавший газоны и тротуары, казался в темноте ослепительно белой сахарной пеленой. В воздухе был небольшой, но весьма крепкий и веселящий душу мороз[1410].

Они перешли мост, вошли в метро и доехали до Комсомольской площади. «На площади зимняя ночь чувствовалась еще резче: по снежному ковру пересекаясь пробегали огни машин и трамваев, а здания вокзалов походили на освещенные пароходы, стоящие у пристани». Они подошли к Ленинградскому вокзалу, «перед которым сновали толпы людей и, мирно беседуя, спокойно топтались группы носильщиков», нашли нужный поезд и прошли по платформе к Левиному вагону. Он показал кондуктору билет и вошел внутрь. «Проход в вагоне был запружен людьми, рассовывавшими свои тюки по верхним полкам, так что продвигаться было весьма трудновато. В воздухе, под потолком, у мерцающих оранжевым цветом ламп вились голубые ленты табачного дыма». Его место было занято, но он нашел свободную нижнюю боковую полку напротив купе проводника, выбежал попрощаться с «мамашей» и, быстро вернувшись, «погрузился в черную, резкую тень от верхней боковой полки».

Я сидел и спокойно соглядал, как мимо меня проносились толпы нагруженных людей, кричащих, изрыгающих проклятия, кляня друг друга и ругаясь. То было сборище превосходнейших экспонатов с «выставки» проклятий, которая, к счастью, конечно, не существует.

Всюду слышался глухой смех, разговоры и указания тех, кто устраивался на местах своих вместе с багажом. В вагоне оказалось столько дымящих, что скоро все было от меня немного скрыто призрачной голубоватой пеленой[1411].

Вдруг «что-то с лязгом дернуло, и послышался слабый стук, сопровождавшийся медленным равномерным качанием». Кто-то сказал: «Тронулись!» «Стук становился чаще, и вскоре вагон развил достаточную скорость». Проводники зашли в служебное купе и закрыли за собой дверь.