Дом правительства

Тогда же давали показания «пролетарский» гонитель, а позже друг и соавтор Воронского Г. Лелевич (бывший троцкист) и партийный покровитель недругов Воронского, а позже издатель и ценитель его автобиографии Семен Канатчиков (бывший зиновьевец). Мемуары Воронского представляли собой каноническое житие большевика-«студента»; мемуары Канатчикова – каноническое житие большевика-рабочего. Обе книги были запрещены после ареста их авторов. Предводитель пролетарских писателей Леопольд Авербах был арестован 4 апреля 1937 года. Его сестра, заместитель прокурора Москвы Ида Авербах, была арестована вместе с мужем, бывшим главой НКВД Генрихом Ягодой. (Ее книга о «работе по переделке сознания заключенных» на строительстве канала Москва – Волга вышла годом ранее.) Несколько месяцев спустя были арестованы их мать (и сестра Якова Свердлова) Софья Михайловна Свердлова и ее брат, бывший нарком путей сообщения Вениамин Свердлов. Сын Якова Свердлова Андрей, арестованный и отпущенный в 1935 году, был снова арестован в январе 1938-го. Следователь по делу Леонида Зорина, Леонид Черток, выбросился из окна восьмого этажа, когда за ним пришли его сослуживцы. Его жена Софья Фрадкина, сотрудник НКВД и сестра Бориса Волина и жены Бориса Ефимова, была, по свидетельству Ефимова, гораздо счастливее в следующем браке[1604].

* * *

В начале февраля 1936 года давняя знакомая Воронского Татьяна Мягкова (Полоз) закончила трехлетний срок в Верхнеуральском политизоляторе и была приговорена к трем годам ссылки в Казахстане. По приезде в Алма-Ату она получила направление в Уральск и написала матери, что Алма-Ата, конечно, красивее и интереснее, но Уральск лучше, потому что ближе к Москве. Она нашла работу экономиста на складе запчастей Ватосбыта и сняла комнату в «неприглядном» домике без крыши, с уборной во дворе и поросенком и двумя петухами в сенях (хозяйка «купила петуха и курицу, а курица тоже петухом оказалась»). Комната была «чистенькая и приятная на вид, но очень мещанская», с горкой хрусталя, кружевными занавесками и ковром на стене. В окнах не было форточек, а на полу жили мокрицы. Татьяна часто болела и просила мать прислать ей одежды[1605].

Да, я хотела еще тебе сообщить, как я реагировала на свой обтрепавшийся вид, когда вылезла из своей норы на свет. Вообще, у меня реакция была (да, пожалуй, отчасти и сейчас остается) очень притупленная из-за усталости и простуды, да и потому, что все силы направлены на достижение насущных и совершенно практических целей. Но мой вид мне все-таки приносил неудовольствие. Шуба смятая, измазанная, бурки грязные, заплата на заплате, перчатки – живого места нет. На платье сплошные заплаты, а локоть продран, надела уж зеленую кофточку вязаную, которая вытянулась и висит как хомут. Ах, чтоб вам! А тут пройдут по вагону женщины мимо: манто, туфельки, беретик набок, духи волнами – даже завидно. А вытаскиваю деньги – в замурзанном самодельном мешочке, а мелочь – просто в тряпочке. Должна сознаться, что первая мною купленная здесь вещь – бумажник. Вообще я считаю, что лучше подождать покупать вещь, а потом купить хорошую, но в такой переходный период, как у меня сейчас, принципы не должны быть абсолютны, и я купила клеенчатый за 2 р. 05 к. То же и с поясом – дешевый пришлось купить, и простые черные чулки за 2 р. с копейками. Наконец, мочалкой для бани завершились все мои покупки, думаю, по крайней мере до тех пор, пока я не закреплюсь окончательно на работе. Но мне все же кажется, что я сделалась много элегантней[1606].