Дом проблем

— А как ты узнал, что он живой?

На этот вопрос Мастаев не ответил. Встреча, как все в последнее время, была не совсем теплой, даже напряженной. Это стало порядком с тех пор, как Ваха однажды, вот так же сидя в кафе, безапелляционно ляпнул, точнее постановил:

— Закончу в квартире ремонт, тебе куплю рояль, готовься к переезду.

Может, он надеялся увидеть хотя бы скрытую, да радость на лице, а оно, наоборот, резко омрачилось: темно-синие, большие, глубокие глаза увлажнились; капелька по щеке, в морщинке у рта застряла. И она, вытирая ее, как до горя обиженное дитя:

— Теперь ты даже для видимости не спрашиваешь моего согласия, не говоря уже о чувствах. Ты вечно осуждаешь: «итоговый протокол», всюду готов «итоговый протокол», а людям выбора не оставили. А сам? Сам, как разбогател, тоже даже без формального спроса «итоговый протокол» подготовил. Знаешь, что одинокая женщина — жеро,[198] под сорок, к тому же с протезом в приданое, — думаешь, выбора нет? Не надо меня жалеть! И одолжений не надо, — тут она резво встала, уже привыкла к протезу. — Ради Бога, женись на другой, молодой. Это будет правильно. И мне ты ничем не обязан. Наоборот, я за многое благодарна тебе. Прощай.

С тех пор лишь при посредничестве Виктории Оттовны или Макажоя Вахе удается встретиться с Марией. Вот и сегодня мать сообщила, что Мария будет выступать в Доме актера на Старом Арбате. А до концерта они зайдут в кафе, где, как бы случайно, появился Мастаев. Но разговор не клеился, и на прощание Мария сказала:

— Теперь ты даже на мои редкие выступления ходить не желаешь.

— Желаю, — злится Ваха, — но у меня очень важная встреча, и так опаздываю.

— Понимаю, бизнесмен, — вроде безразличен тон Марии. — А в молодости ты даже сверхлюбимый футбол забывал, а на мой концерт с парой искусственных цветов прибегал, средь бабулек сидел. Ха-ха, а как на будку в окно лазил?

— Мария, перестань! — это урезонивает мать.

— Ах, да, Ваха, прости. Впрочем, про себя-то забыла: безногая дама, инвалид, протез!

Демарш расстроил Ваху, но это не в счет, предстояла очень важная встреча с иностранным клиентом, специально прибывшим из Швейцарии по поводу дела Кнышевского.

Дело в том, что Ваха ни на день не прекращал поиски Митрофана Аполлоновича. Он просто нюхом охотника чувствовал, что Кнышевский живой и даже где-то рядом, понятно, что взаперти. А беспокоится Ваха не просто за друга, и даже не за себя. Он боится за сына Макажоя — наследник. И всякое может быть. Он давно чувствует — его «ведут», идет, пусть и не регулярное, да наблюдение.

Ваха делает вид, что о Кнышевском он давно забыл, по крайней мере уже не посылает официальных запросов в МВД, прокуратуру и Интерпол. Он уже перестал за большие деньги нанимать лучшие российские сыскные агентства — все без толку. Как случай (хотя случайностей в жизни не бывает).

.. Захарова пригласила Ваху в гости, оказывается, юбилей покойного Якова Львовича. А у них гость из Израиля, коренастый, но еще крепкий старик: так же крепко пьет вино. И хотя на их даче курить запрещено, этому гостю и в доме сделано исключение — Натан Моисеевич непрерывно дымит, на Мастаева не то что подозрительно, но как-то изучающее поглядывает. Вскоре устал, видно, опьянел, пошел спать, а слегка охмелевшая хозяйка Вахе поведала:

— Это двоюродный брат Яши. Кстати, тоже наш, в Грозном родился. Он в Отечественную войну без вести пропал. Я-то его и не знала, а родственники похоронили. И тут в конце восьмидесятых, в годы перестройки, Натан объявился, сам нас нашел, приехал. В Израиль все звал. А Яша — нет: могилка мамы! — она заплакала. — Уехали бы тогда из этой проклятой страны, мой Альбертик жив остался бы. Хотя все под Богом. Теперь зовет. А куда? Могилки теперь мои здесь. Сам знаешь — дело.

Дети, внуки — все здесь. Ваха, плесни вина, чуть-чуть, — она отпила, немного успокоилась, предалась воспоминаниям и вдруг ошеломила: — Натан-то, мне Яша говорил, был в «Моссаде» — большим чином. Поэтому, пока на пенсию не вышел, даже от нас скрывался. Кстати, он Яше в кое-каких делах помогал. Теперь постарел. Впрочем, как я. Тоже устала, пойду спать.

Ваха распрощался, но взбудораженный неожиданной информацией, не мог дома уснуть. Рано утром он вновь был на даче Захаровых.

— Что случилось, Ваха? — хоть она и женщина, в возрасте, да он почти все как есть ей рассказал, тем более что она Кнышевского, соседа, тоже знала.

— Вообще-то этот Кныш мерзкий был тип, — откровенно говорила Захарова. — И Яша его не любил, называл стукачом. Но раз ты просишь. Натан! Позовите Натана.

Они вместе завтракали:

— Натан, я тебе о Вахе много рассказывала. Он нас не раз спасал, помогал. А сейчас он мне как сын, Аиде — брат родной. Выслушай его. Если сможешь, помоги ему.

Ваха понял — это был настоящий разведчик, профессионал. Рассказ Мастаева его не удовлетворил, и он еще очень много задавал, казалось бы, совсем не по теме вопросов, выяснял нюансы, кое-что на непонятном для всех языке записал, но ничего не обещал. Более его Ваха не видел и даже позабыл.