Дом проблем

Пытаясь от этого избавиться, Ваха пошел в спасительные горы и поразился, испугался. Эти высоты, крутые подъемы и скользкие спуски, эта бесконечная обманчивость мира, когда кажется, что, покоряя вершину, все должно вроде быть под тобой, наоборот, еще выше, как недоступная стена, новый пик, а за ним еще и еще, в ледяных панцирях, на которые действительно не ступала нога человека. Еще более усиливается чувство одиночества, бессилия, и самое тягостное — нет прежней опоры в жизни. Ведь Ваха всегда был смелым в горах, потому что знал, что есть дома дед Нажа, который всегда в трудную минуту придет на помощь. Теперь этого не было, надо полагаться только на самого себя, и посему, без некой страховки, очень тяжело. И даже по тем местам, где он по ночам чисто на ощупь мог спокойно пройти, теперь даже в ясный день идти стало трудно. И он, словно равнинный человек, впервые попавший в горы, выискивает тропу. А откуда в безлюдных горах тропы — это звери, особенно медведи, любят прокладывать себе дорожки, которыми пользуется горная дичь. Вот такая горносерпантинная тропинка вела-вела Ваху по склону и ущелью, и он знал, что она выведет к его к зимней лежке, к берлоге, что как небольшая пещера на дне каменистой расщелины.

У медведя очень острое обоняние, за километр все чует. Неплохой слух. А вот зрение никудышное. Не с подветренной стороны вышел Ваха к этому медвежьему логову, глянул сверху на узкое каменистое ущелье — красота! Листва с деревьев и кустарников почти опала, а та, что осталась, желтая, вялая, редкая. По самому дну, сквозь огромные острые валуны, кои он по весне бесшабашно ворочал, теперь ласковой, блестящей змейкой, нежно облизывая каждый уголок, ползет прозрачный, едва слышный ручеек. Вдоль него от обилия плодов склонилась мушмула, а вот колючий терн всегда непреклонен — ядовито-фиолетовой сочной ягодой всех птичек к себе манит. А от дикой перезревше-скисшей груши такой аромат — пьянит. И скорее всего так бы и не увидел Ваха зверей, так слились по цвету бурый зверь и щедрый урожай молодого боярышника, что впервые плодоносил прямо над расщелиной, если бы не грозное рычание хищника.

Осторожно, очень тихо Ваха немного спустился по склону горы, и ему природа представила потрясающую картину.

Берлога к зиме готова. Медведица заранее притащила многомного сучьев, не сухих, а обломленных, с листвой, которая до весны уже не опадет и будет оберегать тепло и уют лежки. Медведица уже внутри, лишь морда и передние лапы наружу. Она отгоняет от входа своего медвежонка двух-трехлетку, по-охотничьи «пестуна». Медвежонок, как и прежде, хочет перезимовать в берлоге вместе с матерью, а медведица гонит его. Пестун не уходит, он боится и не хочет, и не может быть без матери — лезет упрямо в берлогу. Огромная медведица его не пускает, с ревом его отталкивает. И вот, наконец, видя, что молодой по-доброму не понимает, она делает молниеносный выпад. Удар был настолько жестоко-мощным, что довольно крупный медвежонок кубарем покатился на приличное расстояние. Покачиваясь, тяжело встал, отряхнулся, как бы сбрасывая детскость, в последний раз глянул обиженно на берлогу матери, где он родился и провел не одну зиму под теплым боком, и грустно, а потом более грозно, по-хищному рыча, медленно удалился по ущелью вниз, на другую территорию, в иную жизнь. А медведица скрылась в логове, и там, внутри, началось какое-то урчание, уходящее в иною ипостась действие, когда наружу полетели сучья, камни, мох и земля. Медведица словно закапывала себя, уходила все глубже и глубже в расщелину небытия… Зная, что с весною, с теплом и с новым солнцем она встретится вновь со своим медвежонком, да она будет не одна, а с новым потомством.

После этого Ваха поднялся на высокую гору, огляделся вокруг и словно впервые увидел, как со всех сторон небо соприкасается с землей, а внутри этого, вроде бы замкнутого пространства живут люди, звери, леса. Он понял, что ни дед Нажа, ни он не являются целым, а являются маленькими частицами этого огромного мира. А это видение, эта дикая по сути и действию жизнь природы, есть символ и важнейший ключ понимания жизни — где два мира в действительности есть одно. Что каждый здесь — гость, созерцающий вселенную в миниатюре, когда начинаешь осознавать свое скрытое родство с бессмертным. И само бытие превращается в сознательное выражение вечности, а сам этот горный ландшафт — в святилище. И только теперь Ваха стал понимать часто произносимые слова деда Нажи: «И куда бы вы ни обратились, там лик Аллаха».[150] Аминь.

* * *