Дом проблем

Все это Мастаева уже мало интересовало. Он вновь с утра — в очереди за продуктами, потом весь день над городом — Грозный строит, зато вечером жизнь: он играет в футбол, а потом, когда уже стемнеет, много раз проходит под окнами Дибировых, и, может, не так часто, как раньше, а порою льется музыка: такая страсть, что внутри у Вахи все замирает. И как бы он хотел, чтобы, как и он, и о нем вспоминали. А о нем, и не только в квартире Дибировых, но и у Якубовых частенько вспоминают, будто во всех их бедах виноват Мастаев. Ведь Мастаеву неведомо, что значит «отстранены от должности», от высокой должности; он ведь просто рабочий, и на его место никто не зарится, наоборот, всюду висят объявления: «требуются рабочие». И что же люди на работу не идут, вроде в республике избыток рабочей силы, безработица. Да Мастаев не экономист, не понимает, что безработица — не оттого, что работы нет, а оттого, что за тяжелую работу платят мало, семью не прокормить.

Конечно, и Мастаев понимает, что получает за свой труд маловато, еле-еле концы с концами сводит. Да все познается в сравнении, ведь они до сих пор с матерью ютились в маленькой комнатушке и пили чай с черным хлебом. А теперь — просто роскошь, и большего в жизни не надо, все вроде будет своим чередом. Вот только одно, ну конечно же не беда, а какое-то новое чувство: он понимает, что влюблен в Марию, она девушка красивая, интересная, и вокруг нее парни обеспеченные увиваются, вот и захотелось Вахе Мастаеву поприличнее одеться, пошел он на полуподпольный вещевой рынок — чтобы одни джинсы купить, ему надо пару месяцев ударно, по-коммунистически, вкалывать. Зато с обувкой просто повезло. И раньше, бывало, мать найдет в мусорном баке какую-либо поношенную одежонку, выстирает, заштопает, и себе, а бывает, и Вахе перепадает. А переехали в «Образцовый дом», и здесь такого добра навалом, так и заполучил Ваха ношеные, но еще весьма добротные кроссовки. В таких не то что в футбол, даже на работу ходить жалко, только на прогулку. И вот как-то вечером, что в последнее время желанно, он стал под окном Марии, и она выглянула, словно его ждала, и он даже посмел с ней поздороваться, даже еще что-то сказать. И она ему, может, не так дружелюбно, да что-то отвечала. Однако Ваха не мог расслышать, по пустынному вечером проспекту Победы проехала с визгом машина, стук дверей и сосед Якубов Асад.

— Мария, — чуть ли не во всю глотку гаркнул Якубов, — из-за этого стукача наши паханы пострадали.

— К-к-кто «стукач»? — задрожал Мастаев. — Т-ты ответишь за эти слова!

— Чего?! — презрительно сплюнул Якубов. — Ха-ха-ха, мои кроссовки с помойки подобрал и еще о чем-то базаришь.

— Э-э, — совсем лишился дара речи Мастаев, а Якубов тем же тоном продолжал:

— Ты, своих же, чеченцев, подставил. Выслужился?

— Я действовал честно, — наконец-то прорвало Мастаева.

— Хе-хе, «честно». Тогда скидывай мои коры. Давай, разувайся прямо здесь.

— Якубов! Тебе не стыдно? — вдруг крикнула Мария.

— Стыдиться должен этот ублюдок.

— Я-я у-у… — не смог словом ответить Мастаев, бросился на обидчика.

Особого противостояния не получилось: не раз битый, драчливый воспитанник городских окраин и подворотен, он с ходу подмял Якубова и, наверное, избил бы от души, но услышал, как Мария назвала его имя: «Ваха, перестань!» Он уже уходил, но остановился, словно очнулся, быстро сбросил кроссовки, швырнул их: «На, подавись». Так и ушел босиком, а кто-то с балкона «Образцового дома» вслед крикнул: «Босяк».

Когда Ваха пришел в чуланчик, мать уже спала, а он долго не мог заснуть, все выходил во двор покурить, о драке он даже не вспоминал, был просто счастлив, что Мария знала его имя, даже обратилась к нему.

С таким же настроением он провел и весь последующий рабочий день, думая, что все утряслось, а, оказывается, было продолжение: мать обо всем узнала. Она пошла к Якубовым и на весь подъезд заявила:

— Мой сын не стукач и тем более не ублюдок. Мы свой трудовой честно добытый кусок хлеба едим и хвалу Богу воздаем, а вы с жиру беситесь, воры! Харам[23] с вами жить.

Якубовы с ней особо не препирались, просто дверь перед носом захлопнули. А на следующее утро, не в почтовый ящик, что на двери, а под дверь просунули конверт: «Граждане Мастаевы. В «Образцовом доме» проживают достойные люди. Ведите себя прилично, выселим».

Только Ваха это прочел, бросился в подъезд к Кнышу. Благо, тот сам открыл дверь. Увидев протянутое письмо и страдающее от заикания лицо, Кныш грубо схватил запястье Мастаева, резко втянул в коридор и шепотом:

— Я ведь запретил без вызова являться, тем более сюда.

— Э-э, — показывал Мастаев письмо.

— Тише, я сам такое же получил. Читай: «Товарищ Кныш! Ваша кадровая политика не соответствует современным требованиям. Срочно примите меры. Выговор с предупреждением».

— А вам от кого?

— Тс-с! — Кныш загадочно поднял указательный палец вверх и еще тише: — понимаешь, мы люди маленькие, а политика — дело темное. Ею управляют всего несколько человек. Их мало кто знает, и лучше не знать. А если хотим жить, надо исполнять. Иди.