Дом родной

— Вот оно — задание, хозяйка. Завтра утром растолкую как сумею.

Она радушно накормила его вареной картошкой в мундире и все рассказывала о своем звене и жизни в колхозе. Но вскоре заметила, что гость слушает рассеянно.

«Устал, видимо, хороший человек. Уснуть ему надо». И, быстро постелив, позвала майора в горницу.

Зуева жгли две тетради, спрятанные у него в боковом кармане кителя. Он торопливо разулся.

— Не оставишь мне свет, мать? — спросил он как-то жалобно.

Она, вздохнув, присела на лавке.

— И ночью нет покоя? Трудитесь все — честные начальники по нашим вдовьим делам. Потрудись, мил человек. Нам ведь тоже нелегко…

Зуев, не отвечая, вынул теплые, нагретые собственным телом тетради.

Евсеевна ушла.

Зуев испытывал какое-то чувство тайной нерешительности и сомнения. Наконец он разложил на койке тетради.

Первая была явно наша, русская общая тетрадь в черном коленкоровом переплете, из тех, что прилипают и потом с хрустом отклеиваются от книги и стола. Видно, она долго пролежала свернутая в трубку. Зуев разгладил страницы, и затрепанная тетрадь вновь свернулась калачиком, как продрогший щенок-бродяга, словно не желала добровольно отдавать скрытую в ней тайну…

Вторая, поновей, казалась холодной и чужой… Зуев почему-то подозрительно взглянул на обложку из эрзацзмеиной кожи и тихо отложил ее в сторону.

Со смешанным чувством отчужденности и жгучего любопытства Зуев открыл первую. Он знал: сейчас его дело и его право вершить суд. И не только над ней, но и над многими.

И, видимо, даже бывалым воякам это не так-то уж легко…

Первая страница тетради, похожей на лохматого щенка, начиналась так: