Дом с мезонином в наследство

С тех пор как подменили девчонку. Задумчивая стала такая, изнутри будто сосредоточенная. Тина ей не мешала, с расспросами приставучими не лезла. Видела, что происходит в дочери серьезная работа по взрослению да становлению личности. Нарабатывание внутреннего духовного мира происходит. Своего, собственного. А это и есть, Тина считала, в каждом человеке главная его составляющая – наличие собственного внутреннего мира, поскольку без него вовсе и не жизнь получается, а сплошные маетные разброд–шатания, похожие на Сизифовы попытки закатить свой камень в гору. Спокойна была Тина за свою дочь. Что бы Анютка ни делала, какие бы разухабисто–бездумные на первый взгляд поступки не совершала, все равно была спокойна. Знала, что будет она жить в ладу с собой, даже и в трудностях. Хотя и не хотелось ей по–матерински никаких таких для дочери трудностей, чего уж там душою кривить. Да их и не было пока в Анюткиной жизни, этих трудностей, если по большому счету судить. Все у нее складывалось, в общем, благополучно. Правда, в последнее время слишком уж задумчивой стала дочь, будто решала что–то для себя важное. Но Тина опять же с расспросами к ней не лезла. Знала - захочет, сама скажет….

— Мам, я еще вот о чем с тобой поговорить хотела… — будто уловив непостижимым каким образом быструю Тинину мысль, медленно проговорила Анютка. 

 Тина вздрогнула, выплыв из далеких своих воспоминаний, подняла прозрачное почти после бессонной ночи лицо к дочери.

— Что, Анют? Говори, я слушаю…

— Мам, тебе первой скажу. Ты знаешь, я ведь еще одного ребенка жду…

— Правда? – обрадовалась Тина, по–детски совсем подскочив на своем стульчике и всплеснув руками. – Ну, ты даешь, дочь! Молодец!

— Мам, да вот я и не знаю, молодец ли…

— Ты что, Анют… О чем это ты?

— Ну, как бы тебе это объяснить… В общем, в планы Олега, я так понимаю, второй ребенок совсем не вписывается…

— А в твои? В твои планы он вписывается? В твою душу вписывается?

— Да в мою–то душу он давно вписался. Мало того, он уже и живет там! Я его уже вижу, мам…

— Так зачем тогда произносишь сейчас такие слова страшные? Зачем пугаешь его своими сомнениями? Давай успокой его, ты что! Нельзя так, дочь! Ты только представь на секунду, что я бы в любви к тебе хоть на чуточку усомнилась! Нет–нет, даже и мыслить так нельзя, что ты! Он же сейчас на тонком уровне все чувствует, и мысли твои чувствует! Скажи ему, что любишь и ждешь его…

— Ой, мам! Да знаю я про все это! Я же не о том тебя спрашиваю! Как мне с Олегом–то быть? Сказать ему или нет?

— Сказать, конечно! Это же и его ребенок тоже!

— А если он скажет – нет? 

— Ну что ж… Тогда это будет первым жизненным испытанием для твоего ребенка. Зато ты будешь рядом! И твое «да» должно звучать в таком случае в десять раз для него сильнее и надежнее, чем это отцовское «нет». Разве ты не согласна со мной, дочь?

 ***

8.

 Ольга, стиснув зубы и схватившись за руль мертвой хваткой так, что побелели костяшки пальцев, разразилась внутри себя настоящим гневным монологом по поводу

«всяких козлов», набравших себе дешевых старых машин и с умным теперь видом стоящих в пробках, будто бы они и впрямь причастны этому узкому мирку благополучных и преуспевающих. Тот факт, что сама она в данный момент находилась за рулем по нынешним меркам тоже дешевой и тоже старой «девятки», ею как–то в расчет не брался. Ну и что? Все равно обидно! Стоило мчаться по ночному шоссе на предельной почти скорости, чтоб застрять на три часа в пробке при въезде в город! С ума мир сошел, ей богу… Вот раньше, мать рассказывала, никаких таких пробок и в помине не было. Всякий знал свое место – кому к трамваю бежать, кому за свой собственный руль хвататься. А сейчас? Все лезут и лезут, как одержимые, чтоб тоже схватиться за этот собственный руль, будь он неладен… Из грязи да и туда же – в князи…