Дом с золотой дверью

Филос смотрит на нее, и Амара видит, как на его лице отражается горечь, которая терзает и ее. Он закрывает глаза, словно это поможет уменьшить боль.

— Не то чтобы я не понимаю, почему ты так поступаешь, Амара. Поверь, я понимаю. Но то, как именно ты это сделала, — это очень трудно простить.

— Филос, пожалуйста…

— Всю свою жизнь я не мог ничем распоряжаться. Всю свою проклятую жизнь. Ни собой, ни тем, что происходило с теми, кого я любил. И я знаю: ты понимаешь, каково это. Именно поэтому я не могу понять, как ты могла так поступить. Лгать мне, скрывать все это от меня, не оставить мне выбора. Словно мое слово ничего не значит. Словно ты владеешь мной. Неужели именно так ты и думаешь? Ты думаешь, что если я раб, а ты свободная женщина, то у тебя есть право распоряжаться нашими жизнями? Диктовать, как жить мне?

— Нет! Я так не думаю, не думаю, что…

— Тогда почему ты так поступила? — Он смотрит на нее так, будто видит впервые в жизни.

— Я не хотела, чтобы тебе было стыдно, — выпаливает Амара. — Я думала, ты будешь благодарен мне за то, что я приняла это решение сама. Что избавила тебя от унижения, которое тебе пришлось бы испытать, если бы ты согласился уступить меня другому мужчине.

— Думаешь, ты избавила меня от унижения, когда сегодня я увидел тебя с ним? Что я должен быть благодарен тебе за это?

Его презрительные слова причиняют Амаре почти физическую боль, и в ней поднимается злость.

— Я делаю это только потому, что больше в этой семье нет никого, кто мог бы заработать хоть какие-то деньги! Как, по-твоему, нам защитить нашего ребенка? Думаешь, любви моих родителей было достаточно, чтобы спасти меня от рабства? Я бы отдала их любовь в обмен на приданое, тысячу раз бы отдала. Без денег ничто ничего не значит. Ничто.

Они смотрят друг на друга, и Амаре становится тошно; она не может забрать назад свои слова и то, каким ничтожным сейчас выставила Филоса.

— Ты говоришь как Феликс, — произносит он.

Филос встает с кровати, подходит к стулу, на котором лежит его плащ, и одевается, его руки дрожат от злости и отчаяния.

— Филос, пожалуйста, не уходи от меня. Пожалуйста, поговори со мной…

Филоса прорывает.

— Так ты теперь хочешь поговорить? — орет он. — Когда ты уже все решила? Ну и о чем ты хочешь поговорить? Или ты просто сядешь и расскажешь мне, как я должен жить своей никчемной жизнью, пока тебя не будет?

Он быстро идет к двери. Амара бросается вслед за ним:

— Ты не можешь просто так уйти! Куда ты пойдешь?

Он резко оборачивается:

— Я пойду прогуляться. Дозволено мне это? Или отправишь меня обратно к хозяину за неповиновение?

Руфина начинает плакать, и Амара видит, что Филос колеблется, беспокоясь за дочку. Она тянется к нему, но вместо того, чтобы успокоить, этот жест только распаляет его гнев. Филос вскидывает руки, чтобы она не прикасалась к нему, и выходит из комнаты.

Амара слышит на лестнице его тяжелые шаги и наклоняется, чтобы взять на руки их воющего ребенка. Она снимает с плеча тунику и подносит Руфину к груди, чувствуя, как она жадно присасывается к ней. Амара поглаживает дочь по голове, по мягким темным волосам, и чувствует, как сердце ее раскалывается на части. Мысль о том, что чужой человек будет кормить и качать ее ребенка, что ей самой некого будет взять на руки, причиняет ей такую муку, какой Амара и вообразить не могла. Молоко успокаивает ребенка, и, насытившись, Руфина довольно раскидывается у матери на груди. Не желая тревожить ее, Амара кладет дочку на кровать и обнимает ее маленькое тельце, закусив кулак, чтобы не плакать и не издавать никаких звуков. Руфина гукает, машет крошечными кулачками и пинается, не понимая, как плохо сейчас ее маме. Амара смотрит на нее, стараясь не размышлять о тьме, заполнившей ее собственное сердце, стараясь забыться и не думать ни о чем, по горькому опыту зная, что выжить можно, только если похоронить боль глубоко в душе и идти дальше туда, куда поведет Фортуна. Она придвигается еще ближе, чтобы прелестное личико ее дочки было совсем рядом.

— Ты никогда не будешь жить такой жизнью, которой жила твоя мать, — шепчет она, положив палец ей на ладошку, чтобы крохотные пальчики схватились за него.

— Ты никогда не будешь жить той жизнью, которой жил твой отец. — Амара целует Руфину в лоб. — Ты будешь свободна.

Глава 48

Женщины, которые отомстили.

Надпись на стене в Геркулануме

Предсказание Ливии насчет того, что хорошую кормилицу можно найти в течение двух недель, оказывается преувеличенным, но всего на неделю. Амаре остается провести в Помпеях двадцать один день, пять из которых ей приходится коротать в обществе Деметрия, что только усугубляет разрыв между ней и Филосом. Запах лаванды ощущается в их доме, и когда их взгляды встречаются, оба думают о том, что она делает каждый день, и Амара больше не может отпираться. Филос теперь спит в маленькой кладовке за кухней, на полу, рядом с Британникой.