Дом сержанта Павлова

В подвале, прямо у выходящего на площадь окна, устроились бронебойщики Рамазанов и Якименко. Уже рассвело, когда Рамазанов заметил выползающий из-за развалин вражеский танк. Не успел он подать команду, как Якименко выстрелил. В то же мгновение в комнате раздался оглушительный взрыв: очевидно, немецкий танкист и Якименко выстрелили одновременно. К счастью, немец промазал: снаряд угодил повыше окна, разворотил потолок, но вреда бронебойщикам не причинил.

Заговорили пулеметы, стали рваться мины, начала бить артиллерия.

В подвале еще не успела осесть пыль от взрыва, как послышался голос Блинова:

— Рамазанов, Якименко, живы, целы?

— Живы, целы!

— Молодчаги! А фриц-то мазила! Метил в лукошко, да попал в окошко…

Михаил Блинов рабочий парень из-под Лисок, присяжный весельчак — такие имеются в каждой роте. Как ни трудно — носа не повесит, всегда у него наготове шутка-прибаутка.

Любил он, грешным делом, подавать команду, никаким уставом не предусмотренную:

— А ну, брынза-рота, брынза-взвод, за мной!..

Впрочем, в присутствии старших начальников он на такое, конечно, решиться не мог.

Выстрел Якименко оказался более метким: немецкий танк юлой завертелся на одной гусенице, его подцепил другой танк, и обе машины скрылись за развалинами. Все это произошло в ту минуту, когда бронебойщики из-за дыма ничего не видели. Рамазанов был очень раздосадован тем, что второй танк ушел невредимым.

— Хватит пока и одного, — успокаивал Блинов.

А бой разгорался. Появились потери. И теперь то над одним, то над другим раненым участливо склонялся рыжеватый хохолок Чижика — санинструктора Маши Ульяновой. Она проворно накладывала повязки, давала попить. Для каждого у нее находилось теплое слово.

В боях прошел весь остаток этого дня, и следующий день, и еще один…

Все это время в седьмой роте неотлучно находился комиссар третьего батальона старший политрук Кокуров, плечистый сибиряк. Несмотря на свои сорок лет, он был еще по-юношески подвижен. Его громовой, раскатистый, словно из рупора доносящийся, голос раздавался то у одной, то у другой огневой точки как раз в самые опасные минуты. О бесстрашии Николая Кокурова, о его личной храбрости хорошо знали в полку.

Дом военторга выдерживал все новые и новые атаки. Лишь по ночам наступало относительное затишье, и тогда удавалось переправить раненых, пополнить боеприпасы, принести еду.

За две ночи успели вырыть поперек Солнечной улицы глубокую траншею, и перебравшиеся туда со своей бронебойкой Рамазанов и Якименко доставили врагу немало хлопот. Немцы, правда, обнаружили эту огневую точку в первый же день, но покончить с нею оказалось делом не простым: прицельно стрелять на большом расстоянии мешали развалины, а стоило танку подойти поближе, как он попадал под меткий огонь друзей-бронебойщиков. Вот выполз еще один немецкий танк.

— Рамазанов, огонь! — скомандовал старший сержант.

Над танком взвилась струйка черного дыма.

— Готов! — аж крякнул от удовольствия Блинов. — Не черт совал — сам попал! — Эти слова он адресовал немецкому танкисту, словно тот мог их услышать, а главное — понять.

ГЛАВА ПЯТАЯ ВО ВРАЖЕСКОМ ТЫЛУ

В те же часы неподалеку от военторга — левее его, если смотреть со стороны Волги, — сражался разрезанный надвое первый батальон.

В здании универмага появился посланный Елиным для связи командир взвода пешей разведки лейтенант Лосев.

Федосеева он застал на первом этаже. Заросший почерневшей от пыли и копоти щетиной, усталый, с перевязанной рукой и забинтованной головой, комбат сидел на ящике из-под патронов.

— Атакует, гад. Все время атакует, — процедил он сквозь зубы. — И там, на гвоздильном, ребятам туго. Но пока, видать, держатся… И к ним пойдешь? — спросил он после недолгой паузы. — Не советую. Туда даже ты не доберешься, — пересохшие губы скривились в едва заметную улыбку.

Лосев молча согласился. Местность, отделявшая универмаг от гвоздильного завода, была почти открытой, все вокруг находилось под плотным огнем.

Лосев обошел подвал универмага. У амбразур сидели изнуренные бронебойщики. В большом окопе была замаскирована сорокапятимиллиметровая пушка. Повсюду лежали раненые. Почти все, кто оставался в строю, были перевязаны окровавленными бинтами.

— Скажи полковнику, — напутствовал Федосеев, когда Лосев собрался в обратную дорогу, — к пушке осталось три снаряда. У бронебойщиков тоже скоро конец. Остальное сам видишь.

Прошло долгих три часа, пока Лосев одному ему ведомым путем сумел добраться до штольни на берегу Волги.

Вымазанный землей и известкой, он докладывал командиру полка о результатах разведки. По пути он заметил огневые точки немцев: у них многослойный огонь, и лобовым штурмом к универмагу не прорваться: разве только с левой стороны, и то если прежде подавить пулеметы…

К тому времени удалось наладить связь с Федосеевым по радио, и он непрерывно передавал:

— Нет боеприпасов… Силы тают… Держимся…