Дом сержанта Павлова

А в ожидании подкрепления четверка, захватившая зеленый дом, приготовилась к обороне.

Автоматчики Александров и Глущенко заняли позиции у окон первого этажа, выходивших на площадь. Оконные проемы были превращены в подобие амбразур. Для этого пригодилось все, что попало под руки: и батарея центрального отопления, валявшаяся посреди комнаты, и книги — благо их здесь оказалось много.

Не с легким сердцем два бойца закладывали окна томами Большой Советской Энциклопедии и собрания сочинений Горького.

Не с легким сердцем смотрел на эту амбразуру и сержант Павлов. Правда, не так уж много книг прочел он на своем веку, но зато все прочитанное хорошо помнил. Уж если он что запоминал, так на всю жизнь! Случалось, в часы отдыха глядел он в выцветшее от летней жары высокое небо, где виднелось только одинокое облачко, и в памяти всплывали стихи, заученные в давнюю школьную пору:

Тучки небесные, вечные странники…

А когда дивизия стояла еще на левом берегу Волги, усталый после учения, задумывался он иногда, глядя на выжженную, вытоптанную солдатскими сапогами, прибитую колесами машин и орудий заволжскую степь, и перед глазами проносилась другая степь — цветущая и тихая, о которой такими необыкновенными словами рассказал душевный писатель Чехов.

Да, хороша родная земля, и хорошие книги написаны о ней, но сейчас недосуг их читать. Сейчас — ничего не поделаешь — надо укрываться за ними, чтобы вести смертный бой с врагом за каждый камень истерзанного города, за свободную жизнь.

Черноголова, следившего за тем, чтобы гитлеровцы не пробрались к подъезду, Павлов решил временно с поста снять. Хоть оставлять вход без охраны было опасно, все же рискнуть пришлось: на втором этаже лишний боец нужнее.

Вражеские солдаты подползают медленно, методично. Из окна их хорошо видно. Десятка полтора, не меньше.

Вот они отрываются от земли. Пригнувшись, с автоматами наперевес, подходят все ближе, ускоряя шаг.

Пора. Одновременно заговорили четыре автомата.

Фашисты залегли. Еще несколько минут — и они повернули назад, оттаскивая убитых.

Стрельба — артиллерийская, минометная, пулеметная — не стихала ни на миг, но на площади враг больше не появлялся.

Уже светало, когда Павлов обходил этажи. Внизу его встретил озабоченный Глущенко.

— Товарищ сержант, там кто-то кричит.

Из первого подъезда доносился голос. Похоже, кто-то звал: «Павлов! Павлов!» Больше ничего разобрать было нельзя: мешала стрельба.

— Никак там Калинин? — догадался Глущенко.

Выйти наружу — неразумно: ни за что ни про что подстрелят. Стали перекликаться. За стеной и в самом деле оказался Калинин. Он раздобыл лом и стал пробивать капитальную стену, разделявшую две секции дома. Долбил упорно, без передышки добрый час, и вот, наконец, ему удалось пролезть через пролом к своим.

Только теперь все выяснилось. Получив донесение, Калинин выскочил на улицу и сразу же попал под сильнейший обстрел. А до батальона — метров полтораста, при такой перепалке живым туда не добраться. Решив переждать, пока огонь хоть немного утихнет, Калинин укрылся в первом подъезде. Но всю ночь сильная стрельба не прекращалась.

А утром и вовсе нельзя было выйти наружу. Павлов решил отправку донесения задержать до темноты, а пока что, не теряя времени, укрепляться и укрепляться.

Первым делом надо было соорудить амбразуры в подвалах, затем — пробить отверстия в каменных стенах, разделяющих подъезды, чтобы можно было пройти по всему дому, не выходя на улицу.

В дни празднования 15-й годовщины славной победы Я. Ф. Павлов приехал в гости к сталинградским пионерам.

— Вот такие ребята, как вы, помогали нам тогда в доме, — вспоминает Яков Федотович.

Как ни торопились, но дело подвигалось медленно. Ведь работать одновременно могли только трое: остальные двое непрерывно наблюдали за всем, что происходило снаружи, по обе стороны дома.

Нашлись, правда, добровольные помощники. Когда в подвале устраивали амбразуру, Тимка и Ленька все время вертелись тут же. Увидав, что бойцы собрались уходить, мальчики стали упрашивать сержанта взять их с собой:

— Мы, дяденька, в тир ходили и, знаете, как стрелять умеем!

Павлов согласился, что тир, конечно, дело хорошее, но война — не тир и мальчуганам тут делать нечего. Тогда Тимка пошел на уступку.

— Ну, если стрелять нам нельзя, то мы вам так будем помогать. Подносить или что другое делать. Как скажете…

Ленька только застенчиво моргал, безмолвно присоединяясь к каждому слову старшего брата.

«Хитрые чертенята!» — подумал Павлов.

— А мать отпустит? — спросил он не столько ребят, сколько тетю Пашу, которая во время этого разговора подошла к ним из темного угла подвала. Она куталась в теплый платок, ее усталые глаза пытливо изучали этого неказистого, но такого уверенного и, видать, положительного сержанта.

— Позволит, позволит! — в один голос воскликнули Тимка с Ленькой. — Вот спросите сами.

Тетя Паша, ласково обняв обоих за плечи, еще с минуту тревожно вглядывалась в спокойное лицо Павлова. Она, видно, почувствовала, что этому человеку можно доверить ребят и, наконец, решилась: