Дом скитальцев

– Здравствуйте, – надменно и со стеснением проговорила девушка. – Мне нужен товарищ Гришин.

…Под пальцами затрещал косяк – длиннорукий увидел ее шею и угадал под блузкой острые соски. Она еще смотрела на меня, ожидая ответа, и вдруг глаза перепрыгнули раз, другой, она отступила на шаг и запахнула пальто. Сумочка мотнулась на руке.

Косяк гнулся и отдирался от дверной рамы. Я стоял, набычившись, весь налитый дурной кровью, и слышал, что думает девушка. «Я тебя не боюсь. Не боюсь. Нет. Не боюсь все равно! – выкрикнула она про себя, и сразу за этим: – Мамочка!.. Что он сделал с Ромой?»

…Там что-то металось. Там говорило десятками голосов и мелькали выкрики, подобно ветвям под ветром на бегу сквозь лес. Он рванулся вперед, чтобы схватить ее, прижать к своей боли, но Я стоял, висел на сжатых пальцах, а девушка поправила сумочку и спросила, раздельно выговаривая каждое слово:

– Где Ромуальд Петрович?

Сейчас же из кабинета раздалось:

– Он здесь больше не живет!

Девушка вспыхнула бронзовым румянцем. Повернулась, застучала каблучками по лестнице. Я потянул на себя дверь и привалился к прохладному дереву. Пиджак и рубашка прилипли к телу, я весь горел, но ощущал несказанное облегчение. Все. Я сломал его все-таки. К чертовой бабушке, я его одолел…

– Дверь плотно закрыли? – вполголоса спросил Гришин. Я кивнул, не двигаясь с места. – Закрыта дверь? – Он начинал сердиться.

– Закрыта…

– Идите-ка, сделаю вам анализы.

Он все-таки был железный. С распухшей скулой он возился около стола – устанавливал микроскоп, раскладывал трубочки, стеклышки как ни в чем не бывало. Я сел в кресло, вытянул ноги. Все было гудящее, как после нокдауна. Тонкая боль еще скулила где-то в глубине. Ах, проклятая!.. Не давая себе разозлиться на Гришина и на всю эту историю, я смиренно извинился:

– Простите меня, Ромуальд Петрович.

– Пустое. Мы с вами квиты. – Он потрогал скулу, подвигал челюстью, искоса поглядывая на меня.

Я закрыл глаза, собрался с духом.

– Зеркало у вас найдется?

Он не удивился. Я слышал, как он выдвигает ящик стола.

Трудно было открыть глаза. Трудно было повернуть круглое зеркало и ввести свое лицо в рамку. Но это оказалось мое лицо. Настоящее мое, крупное, круглое, только зеленоватое, бледное.

Гришин, не двинув бровью, спрятал зеркало обратно в ящик – вниз стеклом – и толчком задвинул ящик. С ненавистью.

– Руку дайте. Левую. Отвернитесь!

Я отвернулся. Гришин делал анализ крови – мял мой безымянный палец, высасывал кровь. Я не смотрел. Через некоторое время я заговорил с ним, чтобы отвлечься, – мне казалось, что тошнотворный запах крови заполняет всю комнату.

– Вы ни о чем не спрашиваете, Ромуальд Петрович?

– Не нужно мне. Я врач. Прошлое меня не интересует. – Он выпустил мою руку и отвернулся к микроскопу.

Я с трудом сдерживался – боль поднималась снова. Ее разбудил запах крови. Анализы, стеклышки, треклятые выдумки…

– А что вас интересует?

– Реакция психики, – невнятно ответил Гришин. – Совпадение реакций.

Опять я вцепился руками, на сей раз в подлокотники кресла.

– Окно откройте. Скорей.

Он пробормотал:

– Конечно, конечно…

Стукнули рамы. Я жадно дышал, выветривая, выдувая боль. Дышал так, что трещали ребра.

– Успокойтесь, – сказал Гришин, – скоро придете в норму.

Все плыло, подрагивало, дрожало. Густая каша звуков и запахов лезла в окно. Запах мыла и девичьего пота еще не выветрился из прихожей. Какой-то непонятный дух шел от обсидианового ножа, лежащего почему-то рядом с микроскопом.

– Успокойтесь, все пройдет. Кровь в норме. Все пройдет. Поспите часок, и все пройдет. Вы хотите спать?

– Я не хочу спать.

– Вы хотите спать. Вы уже засыпаете. Засыпаете. Глаза закрываются. Вы очень хотите спать.

– Поговорим, – не сдавался я. – Мне и вправду захотелось спать, но мы поговорим сначала…

…Я сидел с закрытыми глазами. Боль теперь стихла, но я боялся, что она еще может вернуться. Время стало сонным и длинным, как затянувшийся зевок. Мы говорили. Начистоту, как во сне.

«Вы тоже испытали это?» – «Да, было и это». – «Что же теперь?» – «Дима. Теперь вы забудете обо мне». – «Боюсь, что не смогу». – «Придется забыть. Это моя просьба. Категорическая просьба». – «Категорических просьб не бывает». – «Не важно. Придется забыть». – «А если я не послушаю вашей просьбы?» – «Послушаете. Вы хороший парень». – «Странный довод». – «Нисколько. Раскрою карты. Опыт ставился с одной целью – проверить психологическую реакцию. Вы подтвердили мои опасения достаточно весомо. Пробуждаются воспоминания, худшие воспоминания, атавистическая жестокость. Иногда мне кажется, что палачи и убийцы давно владеют моим секретом. Это изобретение бесполезно. Вредно. Следовательно, человечеству не надо знать о нем, и вы забудете. Навсегда».

– Неправда, – возразил я. – Вы говорили недавно о Моцарте, об Эйнштейне. Ведь они тоже в прошлом, их можно навестить, узнать… Вы противоречите самому себе.