Дом скитальцев

– Следовательно, какое расстояние между черной зоной и корпусом корабля? По вашей оценке?

– Сто десять – сто двадцать сантиметров по моей оценке.

– Граница четкая?

– Очень четкая.

– Не размыта?

– Совершенно не размыта. По иллюминатору проходила, будто заливало тушью, ровным фронтом.

– А сейчас какая дистанция? Между капсулой и черной зоной?

– Оценить не могу. Малая. На глаз – ее нет.

– Нет дистанции?

– Нет дистанции.

– Простите, вы не могли бы выдвинуть какой-нибудь перископ и попытаться оценить дистанцию?

– К сожалению, у меня нет какого-нибудь перископа, – отвечал Юнссон, сохранивший – для внешнего наблюдателя – профессиональное терпение и чувство юмора.

«Ах, как весело, как радостно шел на плаху Макферсон!» – подумал Хайдаров, взмахнул рукой перед объективом, привлекая к себе внимание пилота, и отчетливо, почти неслышно проговорил: «Серпанин…» Тиль откинул шлем. С каменным лицом повернулся, достал упаковку серпанина, показал ее и проглотил таблетку. Красная пилюля с желтым ободком. Единственное в мире средство от отчаяния. О люди, люди! Почему вы с таким упорством цепляетесь за свое отчаяние?

…У лебедки стояли Албакай и Бутенко. Они были одеты в суперскафандры, имели при себе на всякий случай газовые движители. Албакай выдвинул в космос двухметровый стержень с делениями и докладывал расстояние от обшивки до края черноты. Юнссон не зря считался первоклассным наблюдателем – чернота стояла в ста семнадцати сантиметрах от обреза люка, плавно отодвигаясь на полтора-два сантиметра и возвращаясь к ста семнадцати. А лебедка потихоньку вертелась, отдавая трос – метр за метром. Тишайше, без малейшего рывка пятнадцатитонная капсула прокрадывалась в неведомое. Десять метров в минуту. Ксаверы Бутенко обыкновенным мелом наносил марки на трос. Десять метров в минуту… Юнссон воистину делал невероятное. И через восемнадцать минут трос кончился. Албакай крикнул: «Стоп, конец!» – потравил оставшиеся три-четыре метра и выбросил их за борт. По тросу прошла волна, которой никто не видел.

– Есть. Затормозил, – бесстрастно сказал пилот. – Кругом то же самое. Поворачиваю для обзора… Не знаю. Посветлело как будто.

– Гравиметр? – спросил Уйм.

– Какой здесь гравиметр!.. В нулях он, в нулях, старина Грант…

– Вопросы к пилоту, – таким же бесстрастным голосом сказал Уйм. – Нет вопросов? На лебедке! Приготовьтесь вирать.

– На лебедке готовы, – сказал Албакай.

– Отставить лебедку. Грант, разреши выйти в космос на лине.

Это сказал Юнссон. На секунду все замерло. Потом Марта Стоник прыгнула к Уйму, двумя руками вцепилась в него и затрясла головой. Уйм снял ее руки… Отчетливо проговорил:

– Пилот, здесь Уйм. Разрешаю выйти в космос на лине.

Юнссон ответил: «Есть!» – и засмеялся – было очень хорошо слышно в эти секунды. Он смеялся весело, без тени надрыва. «Открываю люк, сейчас… Да, коллега Сперантов! Дистанция два тире…» – и тишина. На секунду. Затем из нее выделился знакомый звук – щелканье дыхательного автомата на скафандре. Связь по тросу работала. Но некому было отвечать на той стороне. В безнадежной тишине завертелась лебедка. Уйм повторял размеренно, как метроном: «Тиль, здесь Уйм. Тиль, здесь Уйм. Отвечай». И снова: «Тиль, здесь Уйм». Рокочущий бас Албакая врывался в паузы: «Сто пятьдесят метров. Сто сорок метров».

…Албакай первым заметил, что чернота уходит, и крикнул: «Смотри!» Это произошло так быстро, что в рубке не успели отрегулировать яркость экранов. Все инстинктивно смотрели в сторону капсулы, а Солнце возникло за нею, по левому борту, ослепило. Сквозь багровые пятна и полосы, прикрываясь рукой от косматого Солнца, Хайдаров увидел белый овал капсулы и – немного в стороне – что-то ритмично поблескивающее, как астероид при близком прохождении. Тело Юнссона вращалось, следуя за капсулой на лине.

Хайдаров отвернулся и не видел, как по тросу прыгнул Бутенко в своем суперскафандре. Сверху обрушился Сперантов. Не удержался, пал на четвереньки, перебежал к экранам. Лицо его было искажено отчаянием. Он готов был броситься в экран, схватить неопознанное голыми руками. В корабле сразу стало шумно. Закричали голоса лунной и земной диспетчерских, пронзительно взвыла морзянка, хрипло запели радиомаяки, запущенные диспетчерами на полную мощность. За кормой, в чудовищной дали, пыхнуло огненное облачко – спасательный корабль-робот «Отважный» поймал «Остров Мадагаскар» в пеленг и дал первый ядерный импульс.

Ночь была нескончаема. В космосе не бывает дней и ночей. Если сияние космоса ощущается как ночь, значит рейс закончен.

Уйм и Хайдаров сидели в командирской каюте. «Остров Мадагаскар» был эвакуирован, по его тихим палубам гремели голоса заправщиков и ремонтников. Они властно стучали башмаками, от них исходил острый, пороховой запах Луны. Даже на обшивке кипела жизнь – спектрометристы под защитными зонтами разворачивали свое оборудование, отыскивали следы неведомого.

Хайдаров держал в коленях термос. Они с Уймом поочередно тянули кофе через соску и разговаривали.

– Странно, – сказал Уйм. – Столько лет ходили на параллельных и вот когда познакомились.