Дом темных загадок

Набираю побольше воздуха в легкие и выкладываю все. Про несчастный случай, про пакет с альбомом, про снимки. Ничего не упускаю, даже свои подозрения по поводу остальных. Сообщаю о находке в комнате Николетты, газетной вырезке о Себастиане и студентке, которая покончила с собой в клинике, где работала моя мать. Я почти закончила, хочу рассказать самое страшное – о комнате с мониторами и Николетте, но в последней момент сдерживаюсь. Если там наверху сидит Себастиан и подслушивает, такое заявление – это мой смертный приговор.

Я заканчиваю, и воцаряется гнетущая неловкая тишина.

– Ты все это серьезно? Считаешь, один из нас может оказаться убийцей твоей матери? – София качает головой. Ее светлые блестящие волосы кажутся седыми, как у семидесятилетней. – Это же бред.

– Прежде чем мы все встретились здесь, мы совершенно не знали друг друга, – говорит Том, его голос почти не слышен. – Что за идиотские идеи?

– Погодите-ка, – вмешивается Филипп, – я не считаю идею такой уж бредовой. Все-таки после автокатастрофы обнаружили один труп, который не смогли опознать, а тело твоей матери так и не нашли до сегодняшнего дня. Это заставляет задуматься, правда? Например, могло случиться так, что мать Эммы поймала кого-нибудь из нас в клинике за воровством наркотиков или что-нибудь еще.

– Ты ведь сам в это не веришь, – говорит Том, но я благодарна Филиппу за то, что он меня защищает. Тот, о котором я думаю, мог бы стать Гомером! Я вдруг краснею. Может, София и права. Мое недоверие – всего лишь доказательство того, что со мной что-то не так.

Но тут я кое-что вспоминаю.

– А не знает ли кто-нибудь из вас студентки, которая покончила с собой? – спрашиваю я. – Может, в этом связь?

Остальные качают головами, а я опускаю голову на руки. Нет, в этом точно нет никакого смысла. Студентка была связана с Себастианом, а не с остальными.

У Филиппа рождается идея.

– А когда снимали ваши ролики, Эмма тоже была в кадре? – спрашивает он всех.

– Да, но как это связано с ее матерью? – выпаливает София.

Мы горячо спорим, будто очнулись от комы. А я с прискорбием сознаю, что нас не только подслушивают, за нами еще и подсматривают. Но как намекнуть на это остальным, не вызвав подозрений и не выказав себя? И даже если Гомер подслушивает наши разговоры, хуже ведь уже не будет, не так ли?

– Так, все с самого начала. Должна быть связь, – говорю я. – Нас всех вызвали в лагерь, правильно? Том, ты действительно уверен, что запрос на участие отправлял именно твой отец?

Том смотрит на меня громадными от удивления глазами, потом качает головой.

– Я просто сразу на него подумал, он постоянно выкидывает подобные номера. Но… – Он умолкает.

Я киваю.

– Филипп здесь, потому что его отец в тюрьме, а его матери предоставили шанс отправить ребенка в лагерь для детей заключенных.

– София, а почему ты здесь?

Девочка колеблется.

– Мой отец получил информацию о «Transnational Youth Foundation» от коллеги, который заверял, что после пребывания в этом лагере у меня не останется никаких фобий.

– Это доказывает лишь то, что кто-то хотел свести нас всех четверых здесь, – вздыхает Том. – Но зачем?

– В случае с Софией и Эммой ответ лежит на поверхности.

Мы с Софией неловко переглядываемся.

– Но может статься и так, – говорит София, – что твоя мать наобум выбрала какую-то фотографию и назвала этого человека твоим отцом, потому что у нее просто не было другой.

Могу представить, как сейчас тяжело Софии, но знаю, несмотря на всю ложь, мама этого не смогла бы сделать. Но я не думаю о своем отце, который, возможно, все еще жив, и о том, что для меня все это значит. Не сейчас!

– Родство не может быть связующим звеном, потому что мы ведь не все родственники, – говорит Том.

– Мы никогда до этого не встречались, разве нет? Мы живем в разных городах, и нет ничего, чтобы нас объединяло.

– Должно что-то быть. – Филипп осматривает всех по очереди. – Может, мы родились в один день? Или роды проходили в одной и той же клинике? Может, вы были когда-то в клинике, где работала мама Эммы? – Он поворачивается ко мне. – Как называется клиника и где находится?

– Это клиника Святой Марии в Мюнхене, но…

– Я родился в больнице, в Аахене, – перебивает меня Том. – Пятого января 1996 года.

– А я почти на год младше. И родилась десятого ноября. А в больнице я была только один раз с аппендицитом. Впрочем, это было в Берлине, мы там долго жили. – София вздрагивает, словно от холода. – Мне кажется, будто мы попали в лапы к конченым психопатам. С каких пор таким людям нужны логические причины, чтобы что-то делать? Может, нас просто взяли в этот лагерь по нашим заявкам. Да сейчас полно таких странных случаев. Помните, эти три девочки из Огайо, их забрали прямо из дома, в котором их продержали десять лет? – У нее по щекам снова текут слезы.

Неожиданно над нами раздается грохот. Мы дружно вздрагиваем, я тоже пугаюсь, хотя и подозревала, что здесь есть динамик.

– Радуюсь, что вы все основательно обдумали, – раздается из динамика где-то над нашими головами. Хотя голос изменен и снова слышатся металлические нотки, сарказм явственно различим.