Дом темных загадок

Моя роль для меня очевидна. Как только все начнется, я смоюсь и сделаю то, что планировала прошлой ночью. Осмотрюсь основательно в доме, может, есть другие фотографии или зацепки – нечто, что поможет продвинуться.

– У меня лучше всего получается брать на себя ответственность, – ворчит Том, пока мы вместе с Себастианом бежим по первому этажу.

– Шутки в сторону, – шепчет София и с очевидным отвращением осматривает белый халат маляра, который мне всучила Николетта.

Я не в состоянии ничего ответить, потому что снова вспоминаю, как по-дурацки спорила с мамой из-за зеленого цвета спальни вместо того, чтобы спросить о том, что ее волнует и почему она уже третий раз за год перекрашивает стены.

В комнате уже наготове ведро с краской, кисточки, очень высокая лестница и клеенка. Хотя это помещение едва ли можно назвать комнатой – оно скорее напоминает бальный зал, такой высокий и большой, что здесь одновременно могут вальсировать не меньше пятидесяти пар. Лишь серый, местами прохудившийся линолеум напоминает, что здесь когда-то мог располагаться госпиталь.

Сквозь двойные окна бьет яркий солнечный свет, но зал от этого не становится более привлекательным. С тоской смотрю из окна – там, вдалеке, внизу, на озере, поблескивают солнечные лучи. Я жалею, что не улизнула из дому сразу после завтрака.

– Что за омерзительные картины! – с чувством восклицает София. На стенах гигантские полотна, написанные маслом. Подобные можно найти по всему дому, но здесь они особенно уродливы. Они невольно притягивают взгляды посетителей своей жестокостью, и вызывающие позолоченные рамы кажутся чистой иронией по сравнению с отчаянием сюжетов.

Я не могу иначе, мне нужно взглянуть поближе. София и Том следуют за мной. Лишь Филипп игнорирует нас, снимает крышку с ведра и перемешивает краску, пока мы бегаем от картины к картине.

На первом полотне изображен монах с кровавыми шрамами на руках и на лбу. Он в окружении голубей и, кажется, разговаривает с ними. На следующей картине мужчина привязан к столбу, все его тело пронзено стрелами. Каждая деталь прорисована очень реалистично: каждая капля крови кажется почти трехмерной. Другая картина не такая кровавая, но не менее отталкивающая. На ней – женщина, ее обнаженное тело почти полностью скрыто под локонами. У ног маленький ягненок. На очередном полотне тоже молодая женщина, на этот раз на корабле, в окружении других девушек, ее тоже пронзила стрела.

Радуюсь, что во время завтрака съела немного. В противном случае я бы никогда не смогла так легко рассматривать изображения страданий.

– Кто-нибудь знает, что здесь изображено? – спрашиваю я.

Том поднимает брови:

– У тебя разве не было уроков религии?

– У нас была этика, – почти хором отвечаем мы с Софией.

– Несчастные язычники, значит, – ухмыляется Том. – Это святые мученики. Они умерли за веру. Мученическую смерть люди раньше считали своего рода крещением кровью.

– Крещение кровью! – вздрагивает София. – От такого у меня кошмары начнутся!

Том переходит от картины к картине и объясняет, что мужчина на первом полотне – это монах Франциск Ассизский, он проповедует птицам. Об этом я даже когда-то слышала.

– Но от чего у него эти кровавые шрамы?

– Святому Франциску, по легенде ранних христиан, после сорока дней поста было видение, потом у него открылись стигматы.

– Стигматы? – София наморщила лоб.

– Это раны Христовы, которые появляются у избранных людей на руках, ногах и боках, в определенные дни они кровоточат.

Филипп шутит: когда речь заходит о мучениках, Том превращается в ходячую энциклопедию. Том пожимает плечами и заверяет нас, что обязательно подумает, не отправиться ли на шоу «Как стать миллионером?». И, чтобы развеять сомнения полностью, рассказывает о других картинах:

– Мужчина, пронзенный стрелами, – святой Себастьян. Раздетую женщину с длинными волосами и ягненком хотели принудить к проституции. Ангел дал ей одеяние из света, от которого озарился весь дом, у нее выросли кудри, которые и окутали ее, словно плащ. Но и это не смогло ее уберечь, ее все же казнили мечом. Ее звали Агнесса, – продолжил Том.

У меня по спине бегут мурашки. Агнессой звали маму, и, хотя она никогда не хотела иметь ничего общего с Церковью, меня все же беспокоит эта история. Внезапно я решаю, что с меня довольно мудрых историй от Тома, я больше не хочу ничего слышать о других картинах. Неожиданно мне на помощь приходит Филипп, меняя тему.

– Кстати, о мучениках, – обращается он к Софии. – Нам нужно еще раз поговорить о сегодняшнем утре. Что ты хотела сказать, когда предстала перед нами, лежа в ванной?

– Это был всего лишь тест, вам же Беккер все объяснял, – защищается София. – Николетта попросила меня об этом вечером. Я и предположить не могла, что Эмма окажется такой чувствительной. Себастиан тоже считает… – Тут она внезапно закусывает губу.

– Себастиан считает что? – Я уставилась на нее. – Какое он имеет отношение к делу?