Дом толерантности

В деревню Акулово мы вошли тропинкой, наискось простегнувшей пустынный луг, через него медленно и молча перебирался только что проснувшийся потрепанный рыжеватый кот. Машина осталась на околице. Напоить нас водой согласилась старушка в светлом платке, поправлявшая забор в покосившемся огороде. Ее звали Валентина Васильевна Столярова. Человек общительный и доброжелательный, она вкратце поведала нам историю жизни деревни.

– Это сегодня у нас нет ни промышленности, ни сельского хозяйства. А когда-то Акулово славилось картофелетерочным заводом. Таких основательных предприятий в районе было с десяток штук. Наш принадлежал крестьянину из деревни Опальнево Михаилу Чалову. Пользовалась большим спросом водяная мельница. Ее монастырь сдавал в аренду крестьянину из той же деревни Опальневу Ивану Чалову. То были братья-кулаки, великие труженики. Мельница стояла в виде плотины по обеим сторонам реки Устье и молола муку. Рядом с ней находились амбары и жилой дом хозяина. Еще две мельницы стояли на Алмазихе и у местечка Крутецкая. Все плотины регулировали уровень воды в реке Устье, держали ее уровень на одном с лишним метре высоты. В Акулове было три маслобойни, развито столярное производство. Главным разорителем для нашего Акулово стала не только коллективизация, но и война. Во многие дома мужики с неё, проклятой, не вернулись. Тридцать земляков сложили головы в борьбе с немцами. Повезло Анне Николаевне Масленниковой, у нее все три сына вернулись. А у моей однофамилицы Анны Константиновны все три сына погибли. У меня война отняла брата Николая. Он погиб под Москвой. Вместо похоронки из воинской части пришло письмо от неизвестного мальчика, который и обнаружил на берегу реки убитого Николая. Другой мой брат-минометчик вернулся домой глубоким инвалидом. В битве под Сталинградом он потерял зрение, минометные осколки оторвали ему пальцы на правой руке и посекли лицо. Выхаживать брата, а заодно и ослепшую от горя мать, пришлось мне одной.

В ходе воспоминаний о войне неожиданные слезы быстро наполняли глаза старушки, и она отворачивалась к окну, украдкой вытирала их фартуком. Мы переменили тему разговора.

– В каком месте на Алмазихе стояла мельница? – спрашиваю я Столярову, пытаясь побольше узнать о любимом отцовском уголке природы. – В детстве мы с отцом часто там сено заготавливали. Но следов мельницы не видели.

– По-моему, там все травой заросло, – смущенно забормотала Валентина Васильевна. – Я уж и не помню, когда в последний раз там была. То же, поди, в сенокос. Так деревянные сваи от мельницы как торчали из воды, так и торчат, сразу у дороги, у спуска к реке.

Я не представлял то место, о котором говорила Столярова, потому не стал уточнять. Радовало другое – что при встрече с первым же старожилом упоминалась загадочная Алмазиха. На её зеленые просторы шли не только косцы, но и крестьяне с зерном. Там крутилась мельница, а над ней серебрился в высоте звездный свет.

Опять причудился наш поход с отцом на сенокос. Последний раз мы выехали до зари… В небе еще мигали звезды. Я дремал на лошадиной повозке, ворча по поводу ранней побудки. Влажный ветерок изредка набегал на меня легкой волной. Из прибрежного леса доносились сдержанные крики птиц и неясный шепот деревьев. «Потерпи, поспи, скоро прибудем», – то умоляющим, а то успокаивающим голосом говорил отец. Дорога была дальней. И я засыпал. Где-то в библиотеке, между страниц одной книги, должен лежать зверобой, давно засушенный и увядший, который до сих пор хранится с того памятного сенокоса.

– А чем еще памятна для людей Алмазиха? – торопливо спрашиваю я, отрываясь от нахлынувших воспоминаний. – Кроме, конечно, скошенных лугов с зеленой отавой.

– Не было краше и свободнее места для народных гуляний, чем на Алмазихе, – бодро отвечает Валентина Васильевна. – Туда ехали не просто отдохнуть, а отпраздновать значимое событие. Рыбалка там отменная была. Мужики хвастались: «Щука едва в ведро умещается!».

– Точно. Я припоминаю, совхоз там отмечал, кажется, окончание уборочной. Наспех сколоченные столы, заставленные домашними яствами, стояли на лужайке, у самой реки.

Тут у меня память заработала без перебоев. Перед глазами всплыл праздник на Алмазихе. Взрослый люд ютился гурьбой, облепив столы, и распевая то и дело разные песни. А мы, подростки, рыбачили и вволю купались. На омутах блестела зеленым бисером ковровая ряска, рассекаемая заплывами одиноких уток. Я смотрю на поплавок, застывший между узорчатых сплетений густой травы, и с волнением жду поклевки. Но, не дождавшись ее, иду купаться…