Дом толерантности

– Торгаши потому что… У него все друзья арбузами торгуют. А строит из себя великого бизнесмена.

– Обидела человека.

– Его не обидишь… Все, пап, я пошла.

Дверь соседа оказалась не запертой на замок. Николай Степанович прежде чем нажать на звонок, постучал по дереву, а дверь и поехала внутрь… Он зашел, извинился, спросил негромким голосом:

– Жив ли, Иван Никодимыч?

В ответ – подозрительная тишина.

Воздух в прихожей стоял спертый, чужой. Он осторожно заглянул в зал, в большую комнату, откуда тянуло запахом дешевого одеколона, клея и политуры. На полу у входа валялся разбитый стул с отлетевшей в сторону ножкой. На расстеленной по полу газете стояла банка столярного клея. Старик, видимо, собирался отремонтировать, склеить сломанную мебель.

– Иван Никодимыч, отзовись. Ты где?

– Здесь я, лежу на диване, – послышался больной голос старика. – Зажги свет, выключатель за дверью.

Николай Степанович нащупал кнопку, нажал ее и в освещенной просторной комнате увидел соседа, скрывающегося под одеялом.

– Ты вроде как ремонт затеял, – сказал он сходу, одобрительно щелкая языком, и показывая рукой на разломанный стул.

– Да сел тут на него и упал, подвела рухлядь, – отозвался старик.

Голос у него изменился, натужно хрипел. На лице заметно прорисовались грубые черты, глубокие глаза.

Подсев на край дивана, Николай Степанович поправил одеяло и посмотрел на старика, который после убийства собаки резко сдал, лежал с совершенно помертвевшим лицом. Из хрипящего рта отвратительно пахло перегаром. У изголовья стояла фигурная подставка для цветов, но на ней громоздилась не ваза, а бутылка из-под самогона. Стоял уже пустой граненый стакан. Закуска отсутствовала.

– Зря один пьешь, – пристыдил больного Николай Степанович, охваченный нервным переживанием.

– Зря, – сказал старик в отчаянии и с внезапным волнением взглянул в лицо сидящего рядом гостя.

– …Меня бы позвал.

– Тошно мне, Степаныч. Был Верный и нет его. С кем я теперь остался?

– Одиночества боишься.

– Кто ж его ждет, Господи Боже?! Его нормальные люди боятся. Болтать болтают, я, мол, в одиночестве хочу побыть… А как останешься один на один с собой, так волком воешь.

– Жениться надо было.

– Дурак ты, Степаныч. Не зли меня… Я любил свою жену. Любил. А любови много не бывает. Любови много только у самцов. Просто мне надо было раньше умереть. Вообще, Господь должен так устроить жизнь, чтобы жены мужиков хоронили, а не наоборот. Женщина, вот она может жить одна, ей с одиночеством легче справиться.

– Писателем давай становись. Статью про парк написал, теперь про любовь пиши… Кстати, парк мы не отстояли… Мы только что…

– Я все видел в окно, – махнул рукой из-под одеяла старик, прерывая речь соседа. – Видел, какой важной птицей выхаживала тетка с бумагой из администрации. Купил ее этот прохвост Анзор.

– Говорят, деньги дал и разрешение получил.

– Тут и сомневаться не стоит. Степаныч, может, мне сжечь бульдозер? Или сжечь ларек, как только он появится?.. Мне терять нечего. Я тут встретил во дворе Анзора, он пообещал жестоко расправиться со мной. Ты, мол, контуженный, мертвец уже. Так и сказал, паршивец. Приехал тут, командует, порядки свои устанавливает. Надо вообще-то мне его грохнуть… А то тычет мне – ты, мол, контуженный, ты – мертвец… Откуда этот слизняк может знать про контузию?!..

– В доме теперь многие знают, что ты героический танкист…

– Герой Колобанов, а не я. Кстати, у тебя дочка Галя обиделась тогда на меня. Ну, во время разговора о Колобанове, о Зиновии. Она поинтересовалась, почему Колобанову не присвоили звание Героя Советского Союза, а я обиделся тогда почему-то, не ответил. Так передай ей, если она будет материал писать, пусть зайдет ко мне. Я ей такой материал дам, она ахнет. Сегодня можно всю правду напечатать. Закон позволяет. Колобанову не присвоили звание, я тебе открыто скажу, по политическим соображениям. Тогда за политику могли расстрелять. И он, я тебе скажу открыто, ходил под трибуналом. Мужик был стойкий, правдивый. А бесстрашный такой… Первую звезду Героя ему давали за финскую, за прорыв линии Маннергейма. Он ее даже получил. Я видел на фотокарточке. Но тогда на участке фронта, где воевал Колобанов, случилась неприятность… Как только войну объявили оконченной, финские войска узнали первыми про это и кинулись к русским в окопы. Братание гремело на всю часть. А в это время на другом участке фронта еще шли бои. Вот тут Колобанова и схватили… Ты, мол, братался, с врагами, а рядом гибли наши люди. Чушь. Ну а тогда за это его хотели расстрелять. Славу Богу, отняли звезду да лишили звания капитана.

– В Отечественную, получается, он воевал старшим лейтенантом? – спросил Николай Степанович, заметив, как оживился лежащий на диване старик.

– Старлеем…. Под Ленинградом, когда подбил 22 немецких танка, он мог получить уже вторую звезду Героя. Но наши штабные крысы, политработники, припомнили ему финскую войну, братание, и вновь лишили награды.

– Несправедливо.