Дом Цепей

Он уже запыхался. В этом мире мало что его радовало. Малазанцы. Слабеющее тело. Слепое безумие силы, столь жестоко проявленное в богине Вихря. В его сознании мироздание погружалось в хаос, и всё, чем оно было, — всё, чем он был, — захватило прошлое.

Но прошлое не было мёртвым. Оно лишь спало. Совершенное, размеренное воскрешение старых образов могло стать настоящим возрождением. Не таким, какое произошло с Ша’ик, — то была не более чем замена одного вконец износившегося сосуда на другой, не особо битый. Нет, возрождение, представлявшееся Фебрилу, было намного глубже.

Когда-то он служил Святому фалах’ду Энкуре. Священный город Угарат с множеством подвластных местечек находился тогда в зените своей славы. Одиннадцать великих школ процветали в Угарате. Давно утерянное знание открывалось вновь. Цветок великой цивилизации обернулся к солнцу и начал распускаться.

Мезланы со своими безжалостными легионами разрушили… всё. Угарат пал перед натиском Дассема Ультора. Солдаты захватили школы, но только затем, чтобы, к своему гневу, обнаружить, что большая часть богатств и текстов исчезла вместе с философами и преподавателями. Энкура хорошо понимал мезланскую жажду знаний, вожделение Императора к чужеземным тайнам, и Святой Защитник города не оставил ему ничего. За неделю до появления малазанских войск он приказал Фебрилу закрыть школы, изъять сто тысяч свитков и книг вместе с древними реликвиями Первой Империи и арестовать самих наставников и учёных. По указу Защитника угаратский цирк стал местом великого пожарища, когда всё собранное знание было сожжено, уничтожено. Учёных распяли — тех, что не бросились в костёр в припадке безумия и скорби, — а тела свалили в ямы с разбитыми реликвиями прямо за городской стеной.

Фебрил выполнил всё, что ему приказали. То был жест его крайней верности, чистого, незапятнанного мужества. Это ужасающее деяние было необходимо. Отказ Энкуры стал едва ли не величайшим актом неповиновения за всю войну. За который Святой Защитник заплатил жизнью, когда ужас, поразивший Дассема Ультора при известии о случившемся, сменился яростью.

Лишь потом Фебрил утратил веру, и это сломило его. Исполняя приказы Энкуры, он столь возмутил своих отца и мать — оба были образованными аристократами, — что они отреклись от сына прямо в его же присутствии. И Фебрил утратил разум в ту ночь; он пришёл в себя, лишь когда на горизонте забрезжил рассвет, и обнаружил, что убил родителей вместе со слугами. Что высвободил магию для того, чтобы содрать кожу со стражников. И что такое излияние силы состарило его до срока, оставило его сморщенным и увядшим, сделало его кости ломкими и искривлёнными.

Старик, прошаркавший через городские ворота в тот день, не привлёк внимания. Энкура искал его, но Фебрил успешно избежал Святого Защитника, предоставив его собственной участи.

Непростительно.

Тяжкое слово, его истина тяжелее камня. Но Фебрил никак не мог решить, к какому преступлению оно применимо. К трём предательствам или к двум? Было ли уничтожение знаний — и убийство учёных и наставников, — было ли оно, как потом говорили мезланы и фалах’ды, наибольшим из всех злодейств? Даже бо́льшим, чем резня горожан Арэна, учинённая т’лан имассами? Настолько большим, что имя Энкуры стало ругательством равным образом для мезлан и уроженцев Семи Городов? Три, не два?

А сучка знала. Знала все его тайны. Оказалось, недостаточно сменить имя; недостаточно иметь внешность старика, хотя Высший маг Ильтара, наиболее доверенный слуга Энкуры, был молод, высок и вожделел разом к мужчинам и женщинам. Нет, она явно без всяких усилий разрушила все препоны и расхитила подвалы его души.

Непростительно.

Никому из проникших в его тайну не позволено жить. Фебрил решительно отказывался быть столь… уязвимым. Для кого бы то ни было. Даже для Ша’ик. Особенно для Ша’ик.

А значит, её нужно убрать. Даже если это означает сделку с мезланами. У Фебрила не было иллюзий насчёт Корболо Дома. Амбиции напанца — неважно, на что он там претендует сейчас, — зашли гораздо дальше этого восстания. Нет, его амбиции были императорскими. И где-то на юге Маллик Рэл, жрец-джистал Старшего бога Маэля, уже ехал в Арэн, чтобы там сдаться. Чтобы его доставили к самой Императрице.