Дом Цепей (ЛП)

Отатарал, полагаю я, рожден волшебством. Если счесть, что магия питается скрытыми энергиями, логично счесть также, что энергии эти ограничены, и достаточное высвобождение силы, выйдя из-под контроля, способно досуха выцедить источники жизненной силы.

Далее, известно, что Старшие садки сопротивляются омертвляющему действию отатарала — предположительно потому, что энергии мира весьма многослойны. Подумайте только, что жизненная энергия телесной плоти вполне сравнима с энергией неодушевленных объектов, таких как камень. Небрежное исследование могло бы показать, что лишь плоть жива, тогда как камень нет. Таким образом, возможно, отатарал вовсе не так негативен, как может показаться на первый взгляд…

Раздумья о физических свойствах мира, Трюрсан из Мотта

Морпехам Девятой роты придали Одиннадцатый и Двенадцатый взводы средней пехоты. Пошли также слухи, что взводы с Первого по Третий — тяжелая пехота, люди с громадными мускулами и покатыми лбами — вскоре вольются в новое подразделение.

Никто в новых взводах не оказался для Смычка совершенным незнакомцем: он взял за правило запоминать имена и лица Девятой роты.

Уставшие, натершие ноги от ночных переходов сержант и его солдаты улеглись у костра. Непрестанный вой Вихря в тысяче шагов к северу стал казаться колыбельной песней. Похоже, даже ярость способна стать нудной.

Подошел, отослав солдат в новый лагерь, сержант Бальзам из Девятого. Высокий и широкоплечий дальхонезец произвел на Смычка впечатление своей способностью равнодушно противостоять давлению. Взвод Бальзама успел поучаствовать в стычках; имена капрала Мертвяка, Горлореза, Наоборота, Гвалта и Лба вошли в истории, передаваемые из уст в уста. То же самое с другими взводами: Моак, Горелый, Дырокол, Фом Тисси, Тюльпан, Яр, Ловкач.

Тяжелая пехота еще не успела окровавить мечи, но Смычка впечатляла их дисциплина — конечно, с покатыми лбами все проще. Скажи им стоять на месте, они корни в голый камень пустят. Он заметил, что несколько тяжелых бродят неподалеку. Острячка, Шар, Курнос и Уру Хела. Все как на подбор жуткого вида.

Сержант Бальзам присел рядом. — Это тебя звать Смычок, верно? Слышал, по-настоящему ты не так зовешься.

Смычок поднял брови. — А Бальзам — настоящее имя?

Темнокожий юноша нахмурил лоб, густые брови, как всегда, сошлись. — Ну, э… да.

Смычок глянул на другого солдата Девятого взвода — тот стоял неподалеку и озирался, словно искал, кого бы убить. — А насчет него? Как там его имя, Горлорез? Думаешь, мама для малыша такое имечко выбрала?

— Не могу сказать. Дай сосунку нож — и кто знает, что случится.

Смычок уставился на него и хмыкнул: — Ты меня искал ради чего-то?

Бальзам пожал плечами. — Не то чтобы. Типа того. Что ты думаешь о новых подразделениях капитана? Кажется, малость поздновато что-то менять…

— Это не что-то новое. Легионы Седогивого иногда строились по таком принципу. Так или иначе, новый кулак одобряет.

— Кенеб. Насчет него не уверен.

— А насчет сияющего лицом капитана?

— Тут я уверен. Он благородный, наш Ранал. Этим все сказано.

— Ты о чем?

Бальзам отвел глаза и начал следить за полетом какой-то птицы. — Ох, только о том, что он нас всех убьет.

— А. Говори громче, еще не все слышали.

— Да им не нужно, Смычок. Все такого мнения.

— Мнение — это одно, болтовня — другое.

Подошли Геслер, Бордюк и сержанты Одиннадцатого, Двенадцатого взводов; все тихо переговаривались, знакомясь. Моак из Одиннадцатого был фаларийцем, медноволосым и с бородой не хуже, чем у Смычка. Копье разорвало ему спину от плеча до копчика и, несмотря на усилия целителя, он вздрагивал от боли в неловко сшитых мышцах. Второй сержант, Фом Тисси, коренастый и с лицом, довольно красивым для лягушки — щеки в оспинах, а руки в бородавках — стащил шлем, и все увидели, что он почти лыс.

Моак долго пялился на Смычка, словно желая что-то отыскать в памяти, потом вытащил из кошеля на поясе рыбью косточку и принялся ковырять в зубах. — Кто-нито слышал о солдате-громиле? Тяжелая пехота, роту точно не знаю и даже легион. Звать Непотребос Вздорр. Слышно, он за ночь убил одиннадцать налетчиков.

Смычок поднял глаза на Геслера, но лица обоих сержантов остались спокойными.

— А я слышал, в одну ночь восемнадцать, а потом тринадцать, — сказал Фом Тисси. — Спросим у низколобых, когда встретим.