Дом у кладбища

— Черт возьми, Паддок, не забывайте об игре… как пить дать, ему выпадет пятерка! Ну вот, проклятье, опять то же самое! Паршивые дела. В прошлый раз я прошляпил; вы защитили эту дурацкую шашку… и вот, клянусь Юпитером, это меня сгубило. Какая, к черту, игра, когда народ каждую минуту выходит поглазеть на докторскую карету и оставляет дверь открытой… я из-за этого продул… уже дважды продул всухую. Очень мило, конечно, но хотелось бы, чтобы те джентльмены, которые мешают играть, сами платили бы проигрыш.

Проигрыш был невелик — в общей сложности около пяти шиллингов, а, кроме того, маленькому Паддоку везло не так уж часто.

— Если хотите, капитан Клафф, я дам вам шанс отыграться, — сказал О'Флаэрти, который был достаточно трезв. — Ставлю гинею один к одному, что Стерк не протянет до завтрашних девяти утра, и два к одному, что он умрет до девяти вечера.

— Благодарю… нет, сэр… при нем два доктора, и голова пополам… Вы очень любезны, лейтенант, но я предпочел бы не такое безнадежное пари, — ответил Клафф.

Их легкомыслие не одобрил, судя по всему, Дейнджерфилд, который наблюдал за партией, грея спину у огня; он покачал головой и собирался уже изречь один из тех вежливых, но резких укоров, которые своей холодной, трудноуловимой иронией устрашали наиболее робких из числа завсегдатаев клубной комнаты. Однако Дейнджерфилд промолчал, только слегка передернул плечами. Минутой позже майор О'Нейл и Артур Слоу заметили, что Дейнджерфилд бесшумно занял позицию у них за спиной и вместе с ними принялся безмятежно наблюдать за экипажем и свитой дублинского доктора. Дейнджерфилд стоял в тени, и в серебряных очках, неподвижно выглядывавших из-за спин майора и мистера Слоу, мелко дрожали два огонька — от освещенного окошка спальни и от красного пламени факела, который держал лакей.

— Печальные дела, джентльмены. — Голос Дейнджерфилда звучал сурово и приглушенно. — Семеро детей и вдова. Но он жив еще: не знаю, как Тул, а уж дублинский доктор не будет тратить свое драгоценное время на покойника. Слов нет, как мне жаль беднягу и его жену… Что станется с нею и с беспомощными сиротами?

Слоу в знак согласия что-то скорбно пробурчал, майор ответил печальным взглядом и выпустил в ночной воздух тоненькую струйку дыма, и она, как призрак вздоха, поплыла к мерцающему окошку Стерка. Все трое замолкли. Казалось, им нечего больше сказать и в их представлении драма, героем которой был «славный Барни» (как называла его миссис Стерк), закончилась, а сцену скрыл темный занавес.

Глава LV ДОКТОР ТУЛ ПРИ ПОЛНОМ ПАРАДЕ ГРЕЕТ СПИНУ У КАМЕЛЬКА В КЛУБНОЙ КОМНАТЕ И ПРОСВЕЩАЕТ ПУБЛИКУ

Вскоре двери дома Стерков широко распахнулись и, освещенная сзади свечой, а спереди факелом, в проеме возникла фигура прославленного дублинского медика; быстро спустившись с крыльца, он исчез в карете, дверца резко захлопнулась. Затем в карету вскочил лакей и широко взмахнул факелом. На ступенях стояла служанка, прикрывая рукой неровно горевшую свечу.

— В «Голову турка», на Уэрбург-стрит, — крикнул лакей. Кучер щелкнул плеткой, раздались дребезжание и грохот.

— Это значит — к олдермену Бланкетту… Стерк умирает, — таким примечанием снабдил слова лакея майор. Карета помчалась, гремя колесами и высекая искры, словно бы ее увлекала быстроногая призрачная упряжка самого дикого охотника.

— И за это он положил в карман десять гиней… по гинее в минуту, клянусь Юпитером, и ни монетой меньше, — сказал майор, вынув изо рта трубку и подумывая набить ее снова. — Тул появится с минуты на минуту, будьте уверены.

Не успел он это выговорить, как в ореоле свечей из двери Стерков появился Тул. На ступеньках он помедлил, чтобы напоследок дать указания касательно куриного бульона и сыворотки с белым вином.

Эти прощальные предписания на крыльце давались не без задней мысли; окружающие собственными глазами, и даже ушами, могли убедиться, что визит был профессиональный; такая манера прощаться, вкупе с мрачной и чрезвычайно серьезной миной, вошла у доктора в привычку; он практиковал все это даже в отсутствие зрителей и освещения.