Дом у озера

Он поймал ее на слове и ушел на кухню, где и так все утро проработал над этим чертовым сайтом. После его ухода комната вновь наполнилась упрямыми воспоминаниями. Элис вздохнула. Все семьи представляют собой сплав историй, но, похоже, в ее семье гораздо больше слоев из рассказов и пересказов, чем в остальных. Во-первых, сама семья была не маленькой и все любили разговаривать, записывать и задавать вопросы. К тому же они жили в Лоэннете, месте, щедро наделенном собственной историей, потому неудивительно, что их жизнь походила на книгу, сборник увлекательных рассказов. Хотя одна ключевая глава так и осталась нерассказанной. Содержащаяся в ней правда была настолько важной и ошеломляющей, что родители не пожалели сил, чтобы всю жизнь ее скрывать. Элис ошиблась в тот день, когда, пожалев калеку с обрубками вместо ног и жестяным лицом, она шла вприпрыжку рядом с отцом и радовалась, что он вернулся с войны невредимым. Как оказалось, отец тоже оставил часть себя во Франции.

– Мама рассказала мне почти сразу после того, как объявили, что война закончилась, – сказала Дебора во вторник, когда они сидели у нее в гостиной и пили чай. Сестра выглядела необъяснимо виноватой, ее молчаливое «mea culpa» словно висело в воздухе. – Мы готовились к празднованию, а папа отдыхал наверху. Жить ему оставалось недолго, и мама была в задумчивом настроении. Помню, я сказала какую-то банальность, мол, как хорошо, что война закончилась, наши парни вернутся домой, к своей прежней жизни. Мама не ответила. Она стояла на стремянке спиной ко мне, вывешивала в окне британский флаг. Я подумала, что она, наверное, не услышала, и повторила свои слова и вдруг заметила, что у нее трясутся плечи. Она плакала. Тогда-то она и рассказала мне о папе, как он страдал. Как они оба страдали после первой войны.

Элис, которая сидела на козетке и держала чайную чашку из тонкого костяного фарфора, была совершенно сбита с толку. Новостью об отцовской психической травме, а еще больше тем, что Дебора решила рассказать о ней именно сегодня, когда они встретились поговорить о Тео.

– Ну, не знаю, не похоже, что у него была психическая травма, – сказала Элис. – Господи, они с мамой жили в Лондоне во время налетов! Я ни разу не видела, чтобы он пугался грохота.

– Мама сказала, что его травма проявлялась в другом. У папы сильно ухудшилась память и тряслись руки – последствия газовой атаки, из-за этого он так и не смог стать хирургом. Но основная проблема была более специфичной: там что-то произошло, и папа винил во всем себя.

– В чем именно?

– Мама не сказала. Я даже не уверена, что она сама знала, а папа отказывался говорить об этом с врачами. Неважно, что он сделал или увидел, но из-за этого его всю жизнь мучили кошмары, и во время приступов папа переставал быть собой.

– Не верю. Я никогда ничего не замечала.

– У них была договоренность. Мама сказала, что они это тщательно скрывали. Папа настоял. Он говорил, что многим пожертвовал и не вынесет, если не состоится как отец. Мне стало очень жалко маму, я вдруг поняла, какой она была одинокой. Я всегда считала, что им с отцом никто не нужен, что они сознательно выбрали уединенную жизнь, однако внезапно поняла, что она отстранилась от людей из-за папиного состояния. Ухаживать за кем-то вообще трудно, но если хочешь, чтобы о болезни никто не узнал, придется разорвать связи с друзьями и родственниками и всех сторониться. Все это время мама почти ни с кем не говорила по душам. С тысяча девятьсот девятнадцатого года я была чуть ли не первой, кому она рассказала. Молчала больше четверти века!

Элис бросила взгляд на полочку над Дебориным камином, где стояла свадебная фотография родителей, до невозможности молодых и счастливых. Сколько Элис себя помнила, незыблемость брачных уз Энтони и Элеонор считалась чем-то самим собой разумеющимся в семейной мифологии Эдевейнов. Узнать, что все это время родители хранили какую-то тайну, было то же самое, что взглянуть на краеугольный камень и увидеть вместо него подделку. Еще Элис возмутило то, что Дебора знала эту тайну почти шестьдесят лет, тогда как сама Элис пребывала в неведении. Это противоречило заведенному порядку вещей: именно Элис была семейным сыщиком, именно она знала то, что ей знать не полагалось. Элис упрямо выпятила подбородок.

– К чему вся эта секретность? Папа был героем войны, здесь нечего стыдиться. Мы бы поняли, возможно, даже помогли.

– Видимо, мама дала папе слово вскоре после того, как он вернулся, а ты знаешь, как она относилась к обещаниям. Думаю, что-то произошло, и тогда она пообещала папе, что никто ничего не узнает. Он мог не беспокоиться, что причинит нам вред, она бы этого не допустила. Они научились распознавать симптомы надвигающегося приступа, и пока он не заканчивался, мама не подпускала нас к отцу.

– Обещание обещанием, но мы бы наверняка заметили.

– Вначале я тоже сомневалась, а потом кое-что вспомнила. Сотни маленьких, незначительных страхов, мыслей и наблюдений всплыли в памяти, и я поняла, что в некотором смысле тоже знала. Всегда знала.