Дом «У пяти колокольчиков»

Собеслав даже и не предполагал, каким гордым и счастливым чувствовал себя Павлик в своей каморке. Он устроился в ней по-королевски, хотя там не было никакой мебели, кроме походной кровати и прибитого над ней крючка для одежды. Да, теперь у Павлика было свое платье: первой заботой Павликова хозяина было прилично одеть своего слугу. И вот, когда Павлик впервые облачился в свой праздничный наряд, он предстал в совершенно ином виде. Казалось, что он сделался выше ростом, возмужал, даже похорошел и сам выглядел похожим на некоего молодого барина. Когда он спустился вниз, в трактир, в своем новом платье, слуги остолбенели и долго глазам своим не могли поверить, что это на самом деле Павлик.

— Ишь как хозяин его приодел, прямо и не узнать, — переговаривались они между собой, перестав усмехаться и бросать на него осуждающие взгляды, — видно, и вправду говорят, что одежда красит человека.

Исполненный благодарности, Павлик удвоил свою заботу о хозяйской обуви. Невозможно описать его рвение. Все двенадцать пар сапог, принадлежащих Собеславу, неизменно стояли на подставках, натянутые на колодки. Носили тогда, — и это, может быть, не всем известно, — сапоги с высокими, почти до колен голенищами. Когда сапожник приносил новые сапоги заказчику, они уже были начищены, и позднее их лишь доводили до полного блеска. Павлик считал своим долгом сохранять их в таком виде, чтобы они всегда выглядели как новенькие, словно сапожник только что передал их в его, Павлика, заботливые руки. Он начищал эти сапоги с такой ловкостью и усердием, что в них можно было смотреться как в зеркало. Собеслав не забывал привести своих приятелей в чулан к Павлику, чтобы они воочию могли убедиться на этом примере, насколько прилежен его слуга. Видя, как Павлик, приветствуя их, с важностью кивал головой, они начинали с хохотом уверять, что он просто находка, что он лучше любого Лепорелло;{59} называть его этим именем вошло у них в привычку, чему слуги опять немало позавидовали, усмотрев в этом новое возвышение Павлика.

Павлик стал тенью своего господина. Он жил его жизнью, весь день только о том и думал, как бы ему угодить. Само собой разумеется, что он мгновенно исполнял любое желание своего господина. Но вскоре стало мучить его одно обстоятельство. Обычно те, кто, не застав Собеслава дома и желая наглядней обрисовать его наружность, добавляли: «Ну высокий, статный, бледный такой». Павлику нравилось, когда его господина называли «высоким» и «статным», но он никак не мог примириться с тем, что он еще и «бледный». У Павлика это вызывало щемящую боль в сердце. Хотя он и мало разбирался в жизни, но твердо знал, что бледные люди обыкновенно или больны, или несчастны… Что же с Собеславом?.. Павлику было не только трудно ответить на этот вопрос, но даже и думать об этом было мучительно. И чем больше он думал, тем сильнее запутывался, так и не придя ни к чему определенному. Все это настолько нарушило его обычно спокойное душевное состояние, что он решился наконец поговорить со своим господином.

Однажды утром, придя к нему в комнату, чтобы помочь встать с постели и одеться, он со свойственной ему прямотой и откровенностью спросил:

— Пан Собеслав, почему у вас на щеках нет румянца?

Собеслав с легкой усмешкой пожал плечами.

— Зато у тебя щеки точно раскрашенные, — ответил он с серьезным видом. Собеслав успел подметить, что чем серьезнее обращался он со своим Лепорелло, тем комичнее тот рассуждал и отвечал, отчего старательный и услужливый Павлик становился ему еще милее.

— Поверьте, пан Собеслав, мне вовсе не в радость, что у вас не такие же румяные щеки, как у меня, — с искренней печалью признался Павлик.

В ответ Собеслав так расхохотался, что потом в продолжение нескольких минут не мог отдышаться. Внезапно он замолчал и, вскочив с кресла, куда буквально повалился, дав волю своему веселью, принялся большими шагами расхаживать по комнате.

— Следовательно, по моему виду уже заметно, что со мной происходит что-то неладное, — воскликнул он, посмотрев на себя в зеркало долгим встревоженным взглядом, — если это бросилось в глаза тебе, тебе! Ведь обычно ты ничего не замечаешь, пока кто-нибудь не укажет тебе пальцем.

— Вы же знаете, что я глупый и, наверное, останусь таким до конца жизни, — с раскаянием ответил Павлик, укоряя себя за то, что и в этом случае он ничего не мог понять. — Все вокруг уже давно говорят, что вы больны, а я до сих пор не замечал вашего хворого вида, хотя мне давно следовало бежать за доктором. Боже мой, ведь он и живет-то совсем рядом! Когда я открываю окно проветрить комнату, то вижу, как он проходит мимо.

И Павлик, желая наверстать упущенное по причине своей медлительности время, устремился к дверям.

— Уж не за доктором ли ты? — вскрикнул Собеслав. — Только посмей у меня!

Однако Павлик вместо ответа взялся за ручку двери.

— Если ты сделаешь эту глупость, то считай, что сегодня мы говорили с тобой в последний раз.

Павлик отпустил ручку двери и схватился за сердце, словно его смертельно ранили.