Дом «У пяти колокольчиков»

Ее страстью стали книги. Очень рано нашла она в своем родном доме (и этим он выгодно отличался от всех окружающих) книги Байрона и Вальтера Скотта, Гете и Шиллера. Примером жизненного подвига стала для юной читательницы Орлеанская дева — ее монологи она знала наизусть, смотрела на мир ее глазами, чувствовала ее чувствами. Появилось желание изобразить любимую героиню на сцене. Однако вместо «Реймс» хотелось произнести «Прага», а вместо «Франция»… Что следовало сказать здесь? Вот тут-то и возник впервые вопрос о своей родине. Если это Чехия, то почему в Чехии надо говорить и думать по-немецки, а если Германия, то почему земля, по которой она ступает, называется чешской землей? За такие слова она, одна из первых учениц школы (в ту пору было ей уже тринадцать лет), понесла позорное наказание. Однако вопрос продолжал терзать ее душу, постоянные раздумья не давали покоя. Она увидела, что родной народ неразвит и всеми презираем, родной язык забыт и исковеркан, говорить на нем почитается невежеством, а родина… По словам учителя выходило, что через двадцать лет Чехия будет полностью германизирована и о ней не останется даже воспоминания. Эти слова больно задевали и ранили душу. Вопрос был решен — судьба отверженного, страдающего и униженного народа стала и ее судьбой, а звуки родной чешской речи зазвучали сладчайшей музыкой. «Иногда мне кажется, — признается она позднее, — что никто в целой Чехии не может так пламенно любить свой родной язык, как я!» К шестнадцати годам она фактически забыла его и даже с прислугой не могла объясниться, однако вспыхнувшее с неукротимой силой, патриотическое чувство, подавлявшееся и искоренявшееся в течение десяти с лишним школьных лет, совершило чудо. Приобщась к сокровищнице родного языка уже в сознательном возрасте, Иоганна Ротт стала величайшим его знатоком и ценителем, хранителем и приумножателем его богатства!

Школа преподнесла и еще один горький урок. Девочке, глубоко чувствовавшей всякую несправедливость, хотелось выразить свои сомнения, неудовлетворенность, протест против бедственного положения народа, но оказалось, что чувства эти противозаконны. Отец, по внушению учителя, строго-настрого запретил ей и думать об этом. Однако Иоганну неудержимо влекло к перу и бумаге. Ей хотелось облечь свои мысли и чувства в плоть и кровь, придать им ясную литературную форму. Из-под ее пера легко выливались стихи, повести, драмы, и занятия эти доставляли ей невыразимую отраду. Однако учитель, в руки которого случайно попали ее «сочинения» и который, несомненно, оценил ее литературное дарование, был возмущен и не на шутку встревожен. Добро бы это был мальчик — тогда другое дело, но девочке умственные занятия вовсе не к лицу, а тем более сочинительство. По его настоянию Иоганну взяли из школы. Теперь ей надлежало заниматься только тем, что прилично всякой девице, — рукоделие, хозяйство, немного французского языка, немного игры на фортепиано — и только. Книги были вовсе изъяты из ее обихода. Душа ее трепетала от негодования, но из уважения к родителям и нежелания причинить им горе она не высказала своих бунтарских настроений и чувств. «Однако в сердце моем в эту темную для меня пору родилось недоверие и неприязнь ко всему, что установлено людьми, родилась революция». Да, именно здесь следует искать корни ее удивительной прозорливости и критического чутья, с которыми она подходила к изображению современного ей общества, ее непримиримости к предрассудкам и условностям светской жизни, ее постоянных выступлений против уродливого и однобокого воспитания женщины.

Огромное влияние на дальнейшее формирование взглядов и убеждений будущей писательницы оказал революционный 1848 год, бурные события которого она воспринимала со всем жаром юного сердца.

После того как Иоганну взяли из школы, к ней и ее младшей сестре Софье (в будущем тоже писательнице — С. Подлипской) был приглашен учитель музыки Петр Мужак. Он не только учил девочек музыке, но и знакомил их с современной общественной жизнью, рассказывал о патриотических сходках, читал чешские стихи, приносил книги, страницы которых говорили о славной истории чешского народа. От него они впервые услышали песню Й. К. Тыла «Где родина моя?», которая в будущем стала национальным гимном чехов. Каждое слово учителя западало в душу. В дневнике Иоганны за 1847 год строки первых признаний в любви к своему учителю, будущему ее супругу, завершаются знаменательным аккордом: «Родина и народ — вот что будет моим лозунгом, моей святыней!»

Весной 1848 года, когда казалось, что еще немного — и народ сбросит с себя оковы рабства, а простой человек обретет свободу, Иоганна, как и все чешские патриоты, переживала величайший нравственный подъем. По интенсивности чувства, новизне впечатлений, глубине познания и прозрения каждый день равнялся году обычной жизни.