Дом, в котором…

Сфинкс, если что и увидел, по нему этого не скажешь. Крутит граблей пепельницу, весь из себя сонный. У них с Волком всегда был такой вид, когда они настораживались. Фальшиво дремлющий.

– Я вот защищал-защищал свое ухо, – невпопад сообщает Лэри. – А мне все равно по нему попало. Да еще как сильно. Боюсь, опять воспалится, как в прошлый раз… – Он щупает ухо, потом рассматривает пальцы. Как будто от прикосновения к ушам воспаление могло из них выпасть.

– По тебе не скажешь, что у тебя проблемы с ушами, – любезно отмечает Муха.

Лэри задумывается. Расценивать ли эти слова как комплимент.

Обсуждаем последнюю выставку. Картин там было раз-два и обчелся, зато Дракон из третьей выставил расписанного себя, и это действительно было интересное зрелище. На Дракона страшно смотреть и без росписей. А уж на разрисованного… От разговора о выставках Курильщик немного оживляется и рассказывает о паре выставок, которые посетил в Наружности. Потом мы обсуждаем Гадальный салон. Я там поработал неделю гадалкой-хироманткой, так что мне есть чего рассказать. Муха и Лэри сплетничают о девчачьих воспитательницах, то есть, конечно, Муха сплетничает, Лэри только поддакивает, а мы с Рыжей затеваем спор о Ричарде Бахе, тоже вполне себе сплетнический. Сходимся на том, что хоть он и писал неплохие книги, но с женщинами себя вел как скотина. Чего стоили хотя бы поиски Единственной, в ходе которых девушкам приходилось чуть ли не сдавать экзамен по пилотированию самолета.

– Курящие исключались с ходу! – кипит Рыжая. – Только потому, что он, видите ли, не курил. Как будто нельзя бросить, если уж очень приспичит.

Мне хочется еще поговорить о Русалке, но я не решаюсь.

Слепому интересно, когда вернется из похода в Наружность Крыса – главный Летун Дома, которой он надавал заказов на крупную сумму. Рыжая не знает, когда вернется Крыса. Никто этого не знает. Даже сама Крыса. Черный начинает выспрашивать, где Крыса ночует в Наружности и как ей удается оставаться там так подолгу, но ни Рыжая, ни Муха ничего не могут ему сказать, потому что сами ничего об этом не знают.

Рыжая глядит в потолок.

– У вас когда-то была стена, на которой жили звери… – совершенно невпопад говорит она. – А дверь вы держали запертой. И ставили перед ней ловушки. Крысоловки и капканы. Так говорили. Я представляла себе эту вашу стену так часто, что в какой-то момент стало очень важно увидеть ее на самом деле. Тогда я влезла в вашу спальню через окно…

– Там решетки и нет карниза, – шепчет Лорд, не сводя с нее горящих глаз. Рыжая глядит на него мельком и усмехается.

– Тогда решеток еще не было. А вдоль стены тянется такой крошливый выступ. Я прошла по нему до середины, испугалась и застряла. Проторчала там целую вечность, не могла пошевелиться. Пока меня не засекли старшие. Это было ужасно.

– Они тебя сняли, – угадываю я. – Притащили лестницу и спустили вниз.

– Нет. Они просто стояли внизу и смотрели. Им было интересно. Пришлось идти дальше.

– Ага, – содрогается Горбач, – смотреть с интересом они умели. Лучше не вспоминать…

– Не мешай! – я подползаю ближе, подозревая, что вот-вот услышу что-то ужасно интересное. Что-то важное. – Ну, ну! – подбадриваю я Рыжую. – И чего было дальше? Ты влезла и…

– И очутилась в вашей спальне, – Рыжая, смущенно улыбаясь, вертит окурок. – Сначала просто радовалась, что стою на земле, такой надежной и твердой. Потом рассматривала стену. Она оказалась не совсем такой, как я ее себе представляла, но все равно была удивительная. У нее как будто не было краев. С обеих сторон, – Рыжая разводит руками, показывая что-то необъятное. – Трудно объяснить. У меня было мало времени, я знала, что вы вот-вот вернетесь, а ведь еще надо было заставить себя вылезти в окно, пройти по этому жуткому карнизу и съехать по трубе… Но я не удержалась. Нашла в тумбочке толстый фломастер и нарисовала на стене птицу. Она получилась такая невзрачная, уродливая… Испортила вам всю стену. Я так расстроилась, что даже не заметила, как вылезла обратно и спустилась. Потом полночи проревела.

– А через два дня, – заканчивает Сфинкс, – ты вернулась, чтобы раскрасить свою чайку. Белилами. И подписалась – Джонатан. И Джонатан стал оставлять нам подарки…

– Господи! – стонет Горбач. – Так ты и была Джонатаном? А мы-то мучились, капканы расставляли…

– Вот это вот, – сообщаю я своим ногтям, – и называется потрясением. Когда вдруг узнаешь неразгаданную тайну. На старости лет. От такого запросто можно получить психическую травму. Понимаешь, Черный, мы все время находили…

– Я все понял, – перебивает Черный. – Не надо объяснять.

Но ему не понять. Ни ему, ни Лорду с Македонским, ни Лэри.

Поймут только Стервятник, Валет, Красавица и Слон. Если им рассказать. А больше никто.

Все чем-то тихо шуршат. Горбач хлопает себя по карманам, Слепой тоже где-то роется. Я выуживаю из уха серьгу. Наши руки встречаются над расстеленным одеялом. На ладони Горбача бронзовый колокольчик. У Слепого – монета на шнурке. Я держу серьгу.

– Дурнопахнущему пирату от Джо, Летуна над морями, – цитирую я. – Только записка, конечно, давно потерялась.