Дом, в котором…

Рыжая кусает губу:

– Вы их храните! До сих пор!

– Это же подарки Джонатана, – смеется Сфинкс. – Реликвии. Если я не ошибаюсь, одна даже перешла по наследству к Лорду. Ракушка.

Лорд хватается за ракушку и сжимает ее в кулаке. С очень фанатичным видом.

– Да, кстати, – припоминаю я. – Больше всего подарков получал Слепой. Почему-то. Всяким жадным людям было даже как-то обидно.

Рыжая вспыхивает и бросает на меня взгляд, в котором смешаны упрек, просьба не углубляться в воспоминания и еще много чего, так что язык сам собой прикусывается, а в голове начинают вертеться запоздалые догадки насчет того, кто по какой причине очутился этим вечером в нашей спальне.

– Вот как? – говорит Черный, отпивая остывший чай и ни на кого не глядя. – У Джонатана, значит, были свои любимчики?

Рыжая краснеет еще сильнее, но гордо выпрямляется и кивает:

– Да, были. И сейчас есть. А что?

Под взглядом Лорда я бы на месте Рыжей такого говорить не стал. Вообще в присутствии полыхающего очами, нечеловечески красивого Лорда я бы на ее месте потерял дар речи. Но девушки – странные существа. Если ей больше нравится Слепой, тут уж ничего не поделаешь. В конце концов Джонатан не просто так рисковал жизнью, лазая в чужие окна.

– Я вспомнила один пасьянс, – говорит Муха, смущенная общим молчанием. – Называется «Голубая мечта». Почти никогда не выходит, но, если вышел, считай, главная мечта сбылась. Интересно, правда?

– Жуть, – говорю я. – Показывай скорее. У меня полным-полно всяких мечт.

Македонский передает карты и отодвигает чашки на край одеяла. Муха начинает раскладывать пасьянс, по ходу давая путаные объяснения. Рыжая дрожит и кутается в одеяло, поджимая под него босые ноги.

– Если ты замерзла, надень мои носки, – предлагаю я. – Потом вернешь как-нибудь. Когда зайдешь к нам еще.

Она не возражает, и Македонский идет доставать из шкафа мои носки.

– Может, и мой свитер? – робко говорит Лорд. – Он теплый…

– Вот, – горестно сообщает Муха, застыв с последней картой в руке, – не вышел! Как всегда. Я же говорю, он почти никогда не выходит. Это специально так, чтобы было интереснее.

Она поворачивается к Лорду:

– Можно я надену твой свитер? Я тоже что-то замерзла. Прямо вся дрожу.

Лорд вяло кивает:

– Конечно.

– А какая у тебя голубая мечта? – спрашиваю я Муху. – Та, что никогда не выходит?

Она отмахивается от меня картой:

– Что ты! Нельзя рассказывать, а то никогда не сбудется.

Горбач и Лэри тайком позевывают. Рыжая натягивает мои носки.

– Хорошо у вас, – говорит Муха. – Но вроде уже поздно. Ни у кого нет часов?

– Шшш… – шипят на нее со всех сторон, и удивленная Муха зажимает себе рот.

– Чего? – бормочет она в ладонь. – Я что-то не так сказала?

– Не стоит упоминать в присутствии Табаки вот это самое, что ты только что упомянула, – говорит Горбач, качая головой. – Правда, не стоит.

– А чего я такого упомянула? – шепотом спрашивает Муха. – Я уже и сама не помню.

Горбач и Лэри стучат себя по запястьям и таращатся на несуществующие часы. Лэри, с преувеличенным отвращением, подразумевая меня. Бедную Муху его вид окончательно запутывает.

– Что это? – спрашивает она. – Болезнь какая-то?

От этого разговора, и особенно от жестов, меня начинает тошнить. Слегка. Обиженный, что они заостряют внимание на моих психических аномалиях, отползаю под кровать и зажимаю уши – пусть себе обсуждают. От одного упоминания часов я еще никогда не впадал в буйство – это всем известно. Когда выползаю, говорят уже о другом. И вообще собираются.

Девушки стоят без одеял, у Мухи из-под серого свитера Лорда торчит собственный, пестрый. Одергивая оба, она любуется своим отражением в полированной дверце шкафа и весело скалит зубы. Лэри, натягивая сапоги, поет дифирамбы ее ременной пряжке, которую я прозевал. Македонский сворачивает одеяльную скатерть. Сфинкс и Слепой тоже собираются, а Лорд, отъехавший в угол, чтобы освободить пространство, следит оттуда за Рыжей, как охотник за дичью, пристально и жгуче.

Чтобы ничего не пропустить, выползаю совсем. Хотя пропускать уже нечего: гости уходят, вечер давно стал ночью, диджей приветствуют страдающих бессонницей – еще чуть-чуть, и все впадут в предрассветный ступор. Самое печальное из состояний. Не все могут болтать ночь напролет, не теряя при этом бодрости, как, например, я. Рыжая до сих пор в моих носках и, вроде бы, так и собирается уходить, значит, есть надежда, что придет еще. Хотя, может, конечно, просто передать с кем-нибудь носки.

– Пока, – говорят они с Мухой мне, Лорду и Македонскому. Все остальные намерены их провожать. С фонариками.

– Пока, Джонатан, – говорю я Рыжей. – Приходи еще.

Она неопределенно кивает и косится на Слепого. Слепой, конечно, не в курсе, но мог бы и догадаться, потому что остальные честно выдерживают паузу перед тем, как начать ее уговаривать, уступая ему первенство. Заодно уговаривают и Муху, а Лэри, хихикая, даже предлагает им прихватить с собой Длинную Габи. Совсем дурак.