Дом, в котором…

Седой переставил на доске одну фигуру и сбил другую ногтем.

– Мне девятнадцать, – сказал он. – Давно пора.

И этим тоже что-то испортил. Как упоминанием о доме. Ему не могло быть сколько-то лет. Он был вне возраста и вне времени, пока не произнес расколдовывающие слова, назвав свой возраст. И это даже не было объяснением.

– Другие уедут летом. Почему ты не подождешь их?

– Здесь плохо пахнет, – сказал Седой. – Чем дальше, тем хуже. Ты понимаешь, о чем я говорю, – у тебя есть нюх. Сейчас плохо, но в самом конце будет хуже. Я знаю, я уже видел такое. Я помню прошлый выпуск, тот, что был до нашего. Поэтому хочу уйти раньше.

– Ты убегаешь? От своих?

– Убегаю, – согласился Седой. – Со всех ног. Которых нет.

– Боишься? – удивился Кузнечик.

Седой поскреб подбородок перевернутой королевой.

– Да, – сказал он. – Боюсь. Когда-нибудь – еще не скоро – ты поймешь. И тоже испугаешься. Выпускной год – плохое время. Шаг в пустоту, не каждый на это способен. Это год страха, сумасшедших и самоубийц, психов и истериков, всей той мерзости, что лезет из тех, кто боится. Хуже нет ничего. Лучше уйти раньше. Как это сделаю я. Если есть такая возможность.

– Ты поступаешь смело?

Теперь удивился Седой.

– Не знаю. Скорее, наоборот.

Кузнечику захотелось спросить про себя и про свой амулет, но он не спросил. Седой готовился к шагу в пустоту, к смелому поступку, который казался трусостью. В такой момент надо было молчать и не мешать ему. И Кузнечик промолчал.

– Я забираю только этих двух обжор, – Седой показал на аквариум. – Вместе с их комнатой. Они ничего не заметят. Даже не поймут, что переместились в Наружность. Хотел бы я быть на их месте.

Кузнечик посмотрел на рыб. Он боится… Ему стало жалко Седого. Его и себя. Какой теперь станет эта комната? Логово Сиреневого Крысуна. Без Седого оно перестанет быть интересным. Перестанет быть «Логовом». Станет просто спальней номер десять.

– Я про тебя не забыл, – Седой опустил королеву на черную клетку. – Я думаю о тебе так часто, что это даже странно. Как ты думаешь, отчего так?

– Из-за амулета? – предположил Кузнечик.

– При чем здесь амулет? Он тебе не нужен. И все эти задания тоже. Ты открыт. В тебя все влетает само.

– Он мне нужен, – Кузнечик покачался на корточках. – Очень нужен. С тех пор, как он у меня, все хорошо.

– Я рад, – Седой вытряхнул сигарету из пачки. – За него больше, чем за остальные. И за тебя тоже.

Кузнечик вдруг заволновался:

– Что было во время прошлого выпуска, Седой? Что ты тогда увидел такого, что не хочешь видеть теперь?

Седой вертел в руках сигарету, не зажигая ее:

– Зачем рассказывать? Летом увидишь все сам, своими глазами.

– Я хочу знать сейчас. Скажи.

Седой посмотрел на него из-под полуопущенных век.

– Тогда это было похоже на тонущий корабль, – сказал он. – А в этот раз будет хуже. Но ты ничего не бойся. Смотри и запоминай. И не повторяй потом чужих ошибок. Каждому в жизни дается два выпуска. Один чужой. Чтобы знать. И один собственный.

– Почему в этот раз будет хуже?

Седой вздохнул:

– Тогда у Дома был один вожак. Теперь их двое. Дом разделился на два лагеря. Это всегда плохо, а в год выпуска – это самое плохое, что может случиться. Больше ни о чем не спрашивай. Возможно, я ошибаюсь и говорю глупости. Будет или так, или по-другому, а скорее всего произойдет что-то третье, чего ни я, ни ты не можем себе представить. Не стоит загадывать наперед.

– Хорошо, – Кузнечик кивнул.

Седой смотрел на него как-то странно. Как будто издалека.

«Он прощается, – догадался Кузнечик. – До лета еще далеко, но он прощается уже сейчас. И такого разговора у нас больше не будет».

Седой вздохнул, склонившись над доской.

– Садись ближе. Научу тебя этой игре, – его пальцы забегали по клеткам, переставляя фигуры. – Твоя армия – белые. Моя – черные. Пешки ходят только вперед и на одну клетку. Но первый шаг могут делать на две.

Седой опять посмотрел на Кузнечика.

– Не думай о плохом, – сказал он. – Выкинь из головы все, что я наговорил. Смотри сюда…

Он пролез через чердачное окно и с любопытством огляделся. Больше всего это напоминало пустыню. Голую, серую, растрескавшуюся пустыню, в которой росли антенны вместо кактусов. И холмиком – другой чердак, казавшийся отсюда совсем маленьким. Со всех сторон было только небо. Кузнечик жался к чердачному окну, не решаясь отойти от него. Волк подмигнул и полез на чердачную крышу. Жесть загремела у него под ногами. Он сел, свесив ноги, и поманил Кузнечика:

– Иди сюда. Ставь ногу на ящик.