Дом, в котором…

Придумки на ночь – заслонка от страха. У меня звездная болезнь, она просыпается ночью. От нее помогают придумки. Это вообще-то стыдная вещь. Они приходят сами. Почти одинаковые, и не поверишь даже, что можно их себе так и представлять год за годом. Там везде я и еще кто-то. Сначала всегда отец. Когда я был поменьше, это был только отец. Потом стали появляться другие, но начиналось все с отца. Мы встречались с ним, он и я, уже взрослый. А где и как – всегда бывало по-разному.

Когда я был маленький, то вечно умирал, а он приходил и говорил, что любит и сожалеет, и объяснял, почему его не было раньше. Все очень слезливо, как в дамском романе и даже хуже. Он бывал разный каждую неделю, мой придумочный отец. Менялись лицо и фигура, смотря какой фильм я только что видел и чем была забита моя голова, но говорил он обычно одно и то же, хотя и немного разными словами, и вел себя одинаково. Я тоже говорил одно и то же или почти одно и то же. А потом, со временем, стали приходить другие вещи. Люди, разные люди и места, и сам я менялся, делаясь совсем не собой, чем дальше от себя, тем интереснее. Иногда я бывал стариком, который жил на барже совсем один, спасал утопляемых собак и рассказывал им свои истории. Он был немного не в себе, этот старик, но в общем-то, конечно, он был очень даже похож на меня.

Старик был одной из лучших придумок, но были и другие. Со мной случалось разное, и иногда я рассказывал об этом случайным людям. Или своим женам, если был женат. Или самому себе.

Главное было представить место и себя в нем. Это могла быть улица, комната или машина, но надо было представлять по-настоящему, вместе с тем, что за окнами, вместе со всеми мелочами, которые лежат там и тут, с погодой и с запахами. Чем лучше представлялось все это, чем лучше получалась придумка, тем лучше я засыпал. Иногда сон приходил даже раньше, чем я успевал представить все до конца, и тогда, на следующую ночь, можно было представлять то же самое опять.

Я уже знал, что флейта притягивает вечера, холодные и туманные, в чужих городах; суета и шум внизу, где не спят – поезда; вой собак далеко в Наружности – развалины и пустынные улицы. А иногда не притягивается ничего. Так долго, что решаешь: вот и все, ты вырос из этого.

Но когда нет ничего, трудно заснуть. Тогда мысли о смерти, холодные мурашки по телу и задыхаешься от страха, а внизу храпят, и ты не нужен никому, ты совсем один. И через потолок начинают просвечивать звезды. Как будто кто-то смотрит холодными глазами. Это и есть Звездная Болезнь. Когда она приходит, уже ничего не придумаешь и не представишь, никуда от нее не спрячешься, потому что страх уже в тебе, а он сильнее любых придумок.

Последнее средство – разбудить кого-то. Те, кого будят, злятся как черти, но они рядом, а когда рядом есть кто-то живой, глаза звезд затухают и кто-то, кто уже тянулся к краю одеяла, чтобы схватить его, убирает когти и прячется до следующего раза.

Я подманивал придумки каждый вечер. Попробовал и сейчас, как обычно, но из-за Черного и стихов, а может, из-за того, о чем он говорил еще перед стихами, ничего не получилось. Не помогла даже белая снежность двора, которую я собирал в себя по снежинке. Всю сверкающую белость снежной земли. Я ходил и сидел в ней, чтобы не потерять что-то, но потерял, как только вернулся. Заманить это обратно я уже не мог.

Я сменил воду Нанетте и газеты под ее насестом. Пришел Лэри, повертелся вокруг и убежал. Наверное, за своей подружкой, о которой говорил. Я так подумал и сразу забыл, а он и вправду привел ее. Девчонка как девчонка. Худющая, бледная.

– Это Спица, – сказал он, – познакомьтесь. Она вяжет шикарные свитера. Очень шикарные. Я сам видел парочку. Они прямо нарасхват! Здорово, да?

И уставился на меня. Я должен был заговорить с ней по-дружески, как обещал ему, но не смог. Может, надо было уточнить что-нибудь насчет свитеров. Какие нитки она предпочитает или какой номер спиц. Может, ее бы это развлекло. Мы поболтали бы, как две кумушки, и Лэри был бы счастлив. Он себе наверняка что-то в этом роде представлял. И плевать, что я не выношу, когда при посторонних упоминают о том, что я вяжу. Что я миллион раз об этом говорил. Он думал только о себе и о своей девчонке. Сказал про свитера и начал мне подмигивать.

– О, свитера! – проворковал Табаки. – С узорчиками или без?

И они прекрасно обошлись без меня. Табаки болтал, Курильщик изо всех сил улыбался. Спица мило краснела и даже пару раз хихикнула.

– Симпатичная, – сказал Курильщик, когда Лэри, очень довольный, исчез вместе со своей скелетинкой. – И ходит.

– Только пусть не думает, что мы не поняли, почему она – Спица, – фыркнул Табаки. – Вы видели ее ноги? Это же не ноги. Это именно что вязальные спицы. Бедняга Лэри. Из нее и словечка не выжалось, несмотря на все мои старания.

Курильщик выразительно уставился на ноги Табаки.

Чуть погодя вернулся Лорд. Влез на кровать, сел рядом, и на меня повеяло жаром от его лица.

– Что стряслось, Лорд? Какой-то ты нездоровый …

– Ничего, – сказал он. – Я просто слишком низко нагнулся к огню.

И засмеялся.