Дом, в котором…

Слепой таращится. Потом тянется через стол и утаскивает мой кофе. Свой он, конечно, уже выхлебал.

– Куда уж конкретнее? Он на Изнанке.

Я взрываюсь.

– Это я понял! Не виляй, Слепой! Куда ты его засунул? Его могли найти во время обысков. Они прочесывали все этажи, ты об этом знаешь! И этот кофе ты, кажется, сделал для меня!

– Ты его все равно не пьешь. Я же сказал, не беспокойся. Его не найдут.

От его слов беспокойство только возрастает. Конечно, не найдут. То, что Слепой считает Седым, не найдут, а остальное его волнует мало. Я представляю, как тело Седого обнаруживают за дальними стеллажами в библиотеке, как извлекают на свет под истошные вопли Акулы, и что обо всем этом думает Р Первый, единственный в Доме, кто может Седого опознать.

Слепой слушает мое молчание, как будто это слова, внимательно и проникновенно.

– Его ниоткуда не вытащат, Сфинкс, – говорит он. – Седой – Ходок. Мог бы и сам догадаться.

Я немного расслабляюсь, но внутри по-прежнему все кипит. Черт бы побрал всех Ходоков Дома, вместе взятых! И Седого, и Слепого, и остальных. Почему они всегда самые невыносимые люди на свете? Почему окружают себя таким ореолом таинственности? Почему Седой не сказал мне правду, вместо того, чтобы морочить голову с поисками места для ночлега, когда ему не нужен был никакой ночлег?

Чтобы немного успокоиться, пересаживаюсь со стула на перила. Самое близкое к подоконнику, что можно здесь найти.

– Ходоков не любят, – просвещает меня Слепой. – Никто. Даже Прыгуны. Так что ни один Ходок никогда не признается, кто он, если не уверен в собеседнике.

Он успел вернуть мой кофе и положить рядом с чашкой еще одну сигарету. Я подцепляю ее непослушными пальцами и сую в рот. Пальцам не так больно, как я представлял. Может, они смогут удержать и чашку.

– Иногда я тоже ненавижу Ходоков, – признаюсь я в порыве откровенности. – И довольно сильно.

Слепой кивает, словно я лишь подтвердил то, о чем он прекрасно знал.

Некоторое время мы молчим.

По дороге, фырча и завывая, проезжает какой-то драндулет. Весь перекошенный, с единственной целой фарой. Слепой, не глядя на него, чуть склоняет голову, прислушиваясь. Он видит, но все привычки незрячего остались при нем. Пальцы тихонько постукивают по столу.

– Если у тебя больше нет вопросов, – начинает он, – может, ответишь на мой?

У меня еще много вопросов, но я слишком устал. От попыток их сформулировать, от предполагаемых ответов Слепого, от этого места, от своих никчемных рук, даже от ветра и тишины.

– Ухожу я или остаюсь?

Пальцы Слепого замирают, оборвав постукивание, лицо каменеет.

Я подавляю желание потянуть время и, как могу, мягко говорю:

– Я выбираю Наружность, Слепой. Прости.

Он по прежнему спокоен, только дыхание чуть перехватывает, как будто я его ударил. Отвожу глаза.

– Почему? – спрашивает он.

– Не хочу однажды проснуться стариком.

Он смотрит с таким удивлением, словно я сказал невозможную глупость. Как будто ищет слова, выражающие сочувствие моему состоянию, и не находит.

– А что, в Наружности этого не произойдет?

– Произойдет. Если доживу. Но постепенно. И ключевое слово тут «проснуться».

– Не понимаю, – говорит он.

Конечно, не понимает. И никто не поймет. Никто из тех, кто не просыпался из одной жизни в другую, то есть вообще никто. Слепого не преследуют видения, где он тупо улыбается в палате для умалишенных, пребывая в иных мирах, в то время, как тело существует само по себе, без присмотра, дряхлея и воняя мочой.

Я не смогу ничего объяснить. Для него реальность здесь. Для меня – только там.

– Помнишь, когда мы были маленькие, я не мог растолковать тебе, как выглядят цвета? Синий, оранжевый, желтый…

Он еле заметно усмехается.

И я вдруг понимаю, какой я идиот. Я знал, что на Изнанке он видит не хуже любого другого. И знал, что он бывал здесь задолго до моего появления в Доме. Почему же никогда не думал об этом раньше? Значит, когда он в детстве часами просил описывать ему то одно, то другое, а я старался из всех сил… он притворялся? В это невозможно поверить, ведь он был совсем ребенком. Или для Ходоков возраст не имеет значения? А может, возраст не имеет значения для Дома? Посланцам Изнанки надо быть хитрыми и изворотливыми… И тем, кто имеет с ними дело, тоже. Поэтому, пока в голове у меня крутятся эти мысли, я заканчиваю начатое предложение и почти без запинки перехожу к следующему, а потом к следующему, я на удивление спокоен и ни разу не сбился, хотя внутри звучат уже изрядно надоевшие призывы срочно ставить фургоны в круг. Я заглушаю их, как могу, но паника все растет.

Зачем он привел меня сюда? Только чтобы задать свой вопрос? Чтобы соблазнить ветром, цикадами и пусть обожженными, но целыми и настоящими руками? Если он подозревал, каким будет ответ… Он уже показал мне, где хранятся ключи от сейфа, на той же связке болтаются и ключи от дома, рассказал о соседях, в холодильнике наверняка есть еда… Собирался оставить меня здесь с самого начала, еще не услышав ответа на свой вопрос? А самое страшное – он уверен, что для меня так будет лучше. И мне его не переубедить.

Объяснения иссякли.