Дом, в котором…

Ящики, как их называли, дежурили на первом по двое на смену. Перетаскивали всякие тяжести, если было чего таскать, перевозили колясников, если считалось, что колясник может отказаться против перемещения, подметали двор, чинили то и это, а иногда зачем-то с мрачным видом пробегали по коридорам с пустыми носилками. Еще они стерегли входную дверь вместо сторожа, который стерег дверь на третий этаж. Но в основном они спивались. Ящики были любимыми персонажами местных анекдотов, которые пересказывали даже Фазаны.

Тот, которому пришлось сопровождать меня, не годился уже и для анекдотов. Старый пьяница с трясущимися руками и шаркающей походкой. Его дыхание ужасно меня беспокоило. Все время казалось, что он вот-вот скончается, не доставив меня куда надо, и я останусь на третьем в неподъемной куртке до выяснения обстоятельств его смерти. К счастью, он дотянул.

Мы пересекли весь коридор третьего, и в узкой комнатушке между двумя одинаковыми дверями он велел мне вывернуть карманы.

– Не могу, – честно признался я. – Руки не сгибаются. Вы уж как-нибудь сами.

Ящик счел это провокацией.

– Я не вчера родился, мальчик, – сказал он укоризненно. – Года мои не те уже, чтобы играть в ваши игры. Давай, проезжай…

Так я остался необысканным. Как только он запер за мной дверь, я выбрался из куртки. И растянулся на губчатом полу, наслаждаясь свободой. Просто лежал, глядя в потолок.

Примерно через полчаса до меня дошло. Я совсем один. И так будет еще долго. Табаки сделал мне хороший подарок. Просто я не сумел его сразу оценить.

Я уже было задремал, но вспомнил, что говорил Македонский про свет, и заставил себя встряхнуться. Надо было подготовиться. Я не был уверен, что справлюсь с тайниками куртки в темноте, даже с фонариком. Я сел и, подтащив ее к себе, начал потрошить. Вытаскивал все подряд и раскладывал по кучкам. Не успел распределить и половину вытащенного, как захотелось курить. Пришлось вытряхнуть все, что осталось, и заняться подкладкой. Которая держалась не меньше, чем на ста кнопках. Наконец я добрался до сигарет. Свернув куртку валиком, подложил ее под спину и закурил.

«Стихи скандинавских поэтов», «Стеклянный ключ» Дэшила Хеммета, «Книга Экклезиаста с комментариями», «Моби Дик». Все четыре книжки зачитаны до дыр, из всех выпадают страницы. Из «Стеклянного ключа», кроме того, вывалились заметки Шакала и ссохшийся кружок колбасы. «Моби Дик» был библиотечный. Из карточки выяснилось, что выдали его Черному два года назад. За краем клеенчатой обложки торчали две фотографии и куча записок. Я спрятал записки обратно и принялся рассматривать фотографии.

На одной был Волк. Парень, который умер в начале лета. Я к тому времени прожил в Доме всего месяц, поэтому плохо его помнил. Худой, с взъерошенными волосами, он смотрел исподлобья. В одной руке – незажженная сигарета, другая – на струнах гитары. Лицо серьезное, как будто он знает, что с ним случится, хотя на самом деле у каждого есть такая фотография, о которой в случае чего можно сказать: «Он знал», – просто потому, что человек не соизволил вовремя улыбнуться. Конкретно эта фотография задумывалась смешной. На голове у Волка сидела какая-то пичуга, и, судя по всему, снимавшему это показалось забавным. Правда, птицу было видно не очень хорошо. Сверху свешивался край одеяла в полоску. Я догадался, что Волк сидит на общей кровати, что Лэри свою, как всегда, не заправил и что снаружи, скорее всего, лето. Приглядевшись получше, опознал в незнакомой птице Нанетту. Совсем еще птенца. И поежился.

Нанетту подобрали в начале июня, значит, до смерти при невыясненных обстоятельствах парню с фотографии оставалось совсем немного. Но дело было не в этом. Не в том, что он умер, и не в том, как это произошло, а в том, как он выглядел. Он был дома. У себя дома. Я в четвертой никогда таким не стану. Для этого нужно прожить в ней несколько лет.

Волк был частью четвертой, но при мне никто в группе о нем не упоминал. Ни об одной вещи не говорилось, что она принадлежала ему. Честно говоря, я совсем о нем позабыл. Фазаны страшно носились со своими покойниками, и я успел привыкнуть к такому их отношению. Две фотографии в траурных рамках в классе. Две неприкосновенные чашки в застекленном шкафчике в спальне. В туалете – два никем не используемых крючка для полотенец. Покойники первой проживали в ее комнатах наравне с живыми. Их цитировали, о них вздыхали, их родителям посылали поздравительные открытки к праздникам. Я никогда их не видел, но знал об их вкусах и привычках все. Волка же как будто никогда и не было в четвертой. Эта фотография оказалась первым и единственным его следом, который мне попался.