Дом, в котором пекут круассаны (СИ)

Но когда трель телефонного звонка разрывает их маленькую идиллию, ему приходится разомкнуть тиски своих пальцев, дать Адалин выскользнуть из их постели. Илья заваливается на бок, наблюдая за тем, как её тело удаляется в сторону рюкзака, как она роется в нём, достаёт светящийся гаджет и прикладывает его к уху. Он вслушивается в её голос — весёлый, немного хриплый.

А потом Илья видит, как весёлые огоньки в её глазах гаснуть, сменяясь ужасом. Стрелецкий приподнимается. Смотрит на то, как Адалин отстраняет от себя телефон, сглатывает, поднимает на него глаза.

И почти одними губами шепчет.

— Звонил мой отец. Он здесь… в России. И я должна встретиться с ним.

23 глава

Октябрь, 2013 год.

Франция, Париж.

Выступать против своего же отца и брата — да это уже звучало глупо и бессмысленно. И Адалин не выступала. Она смиренно притихла, кусая пальцы и пытаясь придумать другой план. И для справки, придумать что-то кроме «устроить семье бойкот», она не могла. В конце концов, отец был прав — и кричать она не просто не имела права, её бы просто не услышали. Адалин просто пешка в его руках. Всегда такой была. Пешка, которую он перемещал по чёрно-белой доске, заставляя исполнять его волю и хотелки. Даже это поступление в университет — его прихоть.

И вот это было самым страшным. Безысходность. Осознание того, что ты ничего не можешь сделать. Адалин здравым смыслом понимала, что пешки право голоса не имеют, и чтобы она могла закричать, ей нужно стать если не игроком, то одной из ключевых фигур этой маленькой семейной игры. И когда отчаяние почти сожрало её со всеми внутренностями, на помощь пришла другая часть семьи, которую Вуд не ненавидела. Может быть, потому, что эмоций у них было больше чем одна — а ещё, потому что они не вмешивались в её жизнь, и даже наоборот, подначивали отца дать ей больше свежего воздуха.

Ни бабушка Женевьева — мать отца — ни дядя Томас — его младший брат — не имели ничего общего с Энтони Вудом. Возможно, какие-то внешние черты и были у них похожи, но Адалин, например, больше взяла от своей бабушки, нежели от отца. И пшеничные волосы, и карие глаза, и даже характер практически полностью копировал Женевьеву, в то время как её брат своим мерзотным характером явно пошёл в их отца.

Что самое важное, Женевьева и Томас были на её стороне, чему Адалин не могла не радоваться.

В бабушкин дом приятно было сбегать осенью, когда улицы превращались в погодное месиво из грязи, дождя и промозглого ветра — октябрь в этом году выдался на удивление холодным. Адалин бы жила тут всё время, но добираться из пригорода Парижа практически в самый центр было ужасно неудобно, поэтому приходилось пользоваться законными выходными.

Откинувшись на спинку кресла, закинув ногу на ногу, Адалин кончиками пальцев скользнула по кромке белой фарфоровой чашки, в котором дымился ароматный, только что заваренный чай. Она перестала сопротивляться. Перестала искать ходы для отступления, перестала нападать и просто смирилась с такой жизнью. Всё, что она может, продолжать работать на отца — теперь уже официально — улыбаться каждой лести, отвечать дежурными фразами и пытаться жить с этой пожирающей её ложью. Дело Дафны и правда забылось спустя пару месяцев после её смерти. Практически стёрлось, но вот только Адалин не могла так просто стереть всё случившееся из своей головы.

Она бросила играть, бросила петь, готовить — и вся её жизнь превратилась в нескончаемый круг работы и учёбы. Всё стало серым, практически однообразными, и лишь редкие разговоры с Женей, Ником или Тоином могли вызвать на её лице слабую улыбку или сорвать с губ шутку. Но никто не мог отрицать того, что всё… изменилось…

— Как первые месяцы учёбы, моя дорогая?

Женевьеве было уже за шестьдесят, но выглядела она на все сорок. Противница пластических операций, она предпочитала следовать правильному распорядку дня, правильно питаться и делать незамысловатые косметические процедуры — хотя Адалин верила, что дело было просто в хорошей генетике. Её пшеничные волосы были собраны в простой пучок на затылке, заколоты заколкой с жемчугом. На коже прослеживались глубокие морщины, которые она никогда не скрывала и даже не пыталась замаскировать, с гордостью говоря, что «возраст женщины — её самое главное украшение».

— В новой обстановке учиться полегче, — коротко кивнула Адалин, поднимая на бабушку глаза и слабо улыбаясь. — Правда… от внимания никуда не деться даже там.