Ко мне подходит Крысенок Белобрюх и, стесняясь, просит написать о нем в «той своей тетрадке».
– Зачем?
– удивляюсь я. – Чтоб я там тоже был.
Смотрит умоляюще, щеки вымазаны шоколадом, сам как будто лет на пять младше, чем все здешние.
– Слушай, а вообще-то сколько тебе лет?
– спрашиваю я его. – Шестнадцать,
– говорит Белобрюх, сразу мрачнея. – Ну и что? – Зачем тебе нужно быть в моем дневнике? Только честно.
– Это мой первый круг,
– признается он убитым тоном. – Я должен фиксироваться, где только смогу, а не то вылечу. – Куда? – я уже почти завываю. – Куда ты вылетишь?!
Белобрюх глядит на меня с ужасом и пятится. Я еду на него, а он, видно, не понимает, что только для того, чтобы извиниться, потому что разворачивается и улепетывает со всех ног, не оглядываясь, и никакие мои «постой!» и «эй!» на него не действуют. Сфинкс говорит, что если я буду пугать малолеток, он надает мне по шее.
«Это он меня напугал, а не я его».