Дом в Мансуровском

Это был почти семейный спокойный обед со спокойными и неторопливыми разговорами о пустяках, о погоде, фильме, купленной вещи. В эти дни она была почти счастлива. Почти – потому что мужчина, на плече которого она лежала, разгоряченная и уставшая, умиротворенная и расслабленная, был и ее, и не ее. Родным и чужим. Тем, который уйдет. Вот сейчас проснется, потянется, чмокнет ее в лоб или щеку, посмотрит на часы, вздохнет и начнет собираться. А она останется думать о том, что вот только-только, каких-то пять минут назад, он был родным и понятным, а сейчас застегивает рубашку и поправляет узел галстука, внимательно разглядывает себя в зеркало, а она видит его отражение и отчетливо, отчетливей не бывает, понимает, что перед ней уже другой человек. Совершенно чужой, который уходит в жизнь без нее.

Неужели она ревнует? К кому? К немолодой, нездоровой и пьющей женщине? Ей-богу, смешно.

Тогда почему это так злит ее? Разве она хочет, чтобы он остался тут навсегда?

– Принеси фотографию своей жены, – попросила она однажды.

– Брось, ни к чему, – резко ответил он и добавил: – Ты и она – две параллельные прямые.

– Которые никогда не пересекутся! – подхватила Юля.

Кружняк обернулся и внимательно посмотрел на нее.

– Никогда, – подтвердил он. – А разве я что-то обещал?

Юля отвернулась к стене.

– Я хочу спать, иди уже, а? Сколько можно копаться?

– Завтра позвоню, – вместо «пока» ответил он.

Юля молчала.

Хлопнула входная дверь, и она заревела. За всю жизнь она столько не плакала. Какое там счастье?

Юля укуталась в одеяло, закрыла глаза и подумала о том, как устала. Совершенно непозволительно расшатались нервы. Карина права – надо что-то попить, иначе она превратится в законченную истеричку.

«Он ломает меня, – подумала она. – Они это умеют. Он ломает, а я поддаюсь. Я нужна ему, и он меня никогда не отпустит, это они тоже умеют. Но я должна вырваться, или это буду не я».

И в эти минуты она его ненавидела. Но больше ненавидела себя.

Да, завтра она все расскажет Карине. Время пришло, больше молчать невозможно. Кара умная, что-то придумает.

Юле стало легче, и она заснула, но среди ночи проснулась. За окном плыл мутный и серый рассвет. Сердце сжалось от тоски.

Ах, как бы было здорово, не будь в ее жизни Кружняка! Как бы легко было! Карина, любимая подруга. Папа, Маруся, Ася. Их с Каркой компания, где ей всегда хорошо и уютно, где тонкий и острый юмор, общие песни, общие книги. Только Кружняка там нет и быть не может. Он – заезжий, случайный чужак, он посторонний, ей и в голову не придет прийти туда с ним.

Юля всегда приходит одна. Красивая, яркая, броская, умная Юля всегда в одиночестве, и это всех удивляет. Столько возможностей, а она одна. Но мнение друзей не главное. Главное то, что она все так же несчастна. Несчастна без него, несчастна с ним. Какая-то чертовщина, замкнутый круг, безысходность, тупик.

Но снова наступает пятница, и она его ждет. Он приходит, снимает пальто, ботинки, пиджак, надевает купленные Юлей тапочки, долго моет лицо и руки и наконец появляется. Она заждалась. Она подходит и целует его посвежевшее, влажное лицо.

Он просит чай или кофе, медленно пьет его, внимательно и долго смотрит на нее, и взгляд его теплеет, а щеки розовеют, он приходит в себя. Она смотрит ему в глаза и понимает, как страшно соскучилась. В эти минуты ей кажется, что они самые близкие люди.

Но потом начинаются пустые разговоры о погоде, дежурные вопросы, подразумевающие дежурные ответы. И ей снова кажется, что он чужой и у них ничего общего. Ее начинает тяготить его присутствие, она раздражается от пустых слов, ей хочется перебить его, закричать, что все это неинтересно, хватит нести всякую чушь, хватит уходить от главного. И в такие минуты она ненавидит его, гладкого, чересчур спокойного, уверенного, расслабленного, предвкушающего то, что последует за всем этим. Но если бы он сказал, что уходит, она бы завыла, как деревенская баба, бросилась бы вслед, легла у двери, вцепилась в полы пальто и ни за что бы не отпустила, ни за что не дала бы уйти.

Но уходить он не собирался, у него все по графику – как же, офицерская выучка. Они лежат в ее кровати, в комнате душно, и по ее шее, стекая на грудь, тонкой струйкой тянется ниточка пота, которую он осторожно слизывает, и в который раз она замирает от счастья и страха. Страха, что он уйдет. И страха, что ей никогда от него не избавиться.

Тот день она никогда не забудет. На улице стояла жара, и они, измочаленные, опустошенные и расслабленные, расцепившиеся, как два врага после почти смертельной схватки, лежали по краям кровати. Он курил, старательно выпуская в потолок колечки дыма, и ей стало смешно – какой он еще ребенок.

Кашлянув, он небрежно спросил:

– Юль, а этот ваш, как его, – два щелчка пальцами, – кажется, Еланский. Я не ошибся?

Юля молчала.

– Ну да, Дмитрий Еланский, – продолжил он, – что у него с француженкой?

Юля окаменела и села. Потом быстро встала, рывком натянула халат, подобрала волосы и обернулась к нему. В висках колотило.

Кружняк по-прежнему был расслаблен и безмятежен.