Дом в Мещере

И продолжил. На все про все совсем немного, мне казалось, надо. Ведь только нужно было выдумать какой-то срочный повод, который стал бы внятным оправданьем для встречи ежедневной с каждым из пациентов нашего вертепа. Но как исполнить это незаметно, ведь все передвижения по Дому на примете, кругом охрана, камеры, и персонал снует повсюду…

Тут думать в одиночку было бесполезно.

И все-таки подумав, ринулся к Наташе.

Так, мол, и так, работы не найдется? Мол: сиднем засиделся, жажда появилась, чтоб делать что-то, кисну, понимаешь?

Она, конечно, удивилась тут же.

– Ты, – говорит, – ко мне в бюро на постоянку хочешь?..

Тут снова я задумался. Понятно, выход здесь один – стать санитаром или на кухне на раздаче подвизаться на ежедневные разносы завтраков-обедов. Но кто меня возьмет на эту должность?

И я застыл в приемной на диване. Стал думать, думать, думать – все впустую.

Вошел Кортез, не покосившись даже.

Спросил Наташу с ходу строго:

– Что он здесь делает, мерзавец?

Наташа: то и то, работать очень хочет. Кортез взял почту молча и исчез. Потом вдруг снова возникает.

– Ну-ну, так в чем же дело?

Я повторяюсь вкратце.

– Ага, понятно. И похвально даже. Что ж, я подумаю об этом позже.

И вроде бы все. Но сразу приветливость его мне показалась не то чтоб подозрительной, да как-то слишком на руку, чтоб оказаться правдой.

«Ну, как бы ни было, а если честно, то мне на риск теперь уж наплевать, посмотрим, в чем там дело», – я рассудил, к Стефанову вернувшись…

На следующий день после обеда к нам впопыхах влетает вдруг Наташа и говорит:

– Пойдем, зовет явиться.

Ну что ж, явиться так явиться, хотя, признаться, я не ожидал такого скорого оборота дела.

Приходим. Дверь кабинетная открыта, Кортеза нет как нет. Мы ждем. Беседуем о чем-то. Заходит ненадолго Катя.

Кортеза нет и нет. Вдвоем мы ждем уж третий час, теперь втроем болтаем.

Наташа отправляется Кортеза поискать и не находит.

(Пока Наташи не было, мне Катя на ухо шепнула: «Ты что задумал?». Я – молчок: «Так, ерунда, хочу размяться». Помолчала. Потом сердито глянула и говорит: «Предупреждаю. Что б ты ни задумал, помни… В общем, прошу тебя, будь осторожен, ладно?»

Я улыбнулся тихо про себя, но виду не подал. Она еще тревожней посмотрела. Вышла.)

Итак, мы продолжаем ждать в приемной. Я скис и думаю: когда же?

Чтобы развеяться, Наташа сыграть в рэндзю со скуки предлагает.

Играем. 5:0 – в мою пока что пользу.

Заходит Воронов. В руках – бумаги, и он поверх бумаг, как новый заголовок, нас пробегает взглядом. Исчезает.

Является вразвалочку кудрявый наш водитель. Садится, пялится, пыхтит и глушит чай.

Наташа нервничает, косясь на этого громилу.

И наконец он спрашивает:

– Эва, кореш, ты чо здесь делаешь, кантуешь потихоньку?

Я:

– А что такое?

Наташа:

– Ну ладно, ладно, ты, Петухов, кончай… Давай-ка вон отсюда поздорову. Он здесь по личному распоряженью.

Водила-олух недоверчиво икает и удаляется, смутившись.

Счет: девять – ноль. Наташа чуть не плачет.

Заходит Крахтенгольц и смотрит рикошетом. Садится подле.

Я встаю и собираюсь выйти, в дверях столкнувшись вдруг с Кортезом. Кортез нам машет всем рукой и приглашает. Мы проникаем в кабинет. «Ну наконец-то…»

Наташа и заведующая садятся, я же, замешкавшись, вдруг застываю… Я вижу у Кортеза на столе макет громадный нашего хозяйства со всем устройством территории, с шлюзами охраны и подъездом… Макет, безумно точный, филигранный, стоит, как торт, размером с будку, и за ним Кортеза нам почти не видно, пока он возится с плащом и катит кресло, чтоб видеть нас, на середину.

Из Дома вынут ломтик, и в разрезе я вижу все – все планы этажей, подсобки, комнаты, ходы и переходы, три ярусных кольца системы коридоров и в центре зимний сад…

Я так был впечатлен, что сел не сразу – когда Кортез уже гремел с довольным видом:

– Вы согласитесь, грандиозно!

– Да уж, ничего себе…

– Привез вчера мой архитектор: говорит – подарок, поскольку в мастерской уже нет места… Потом мы установим его в холле.

Кортез еще раз по-хозяйски оглядел картонно-гипсовую выдумку и переменил выражение на деловое: перестал лыбиться, как ушибленный уж. Обычно такой переход означал, что речь его сейчас наполнится изощренной ломаностью, которая неизбежно у него возникала при служебном изъясненье по-русски.