Дом в Порубежье

А пока мы ели и пили, я сосчитал оставшиеся таблетки и порадовался тому, что был осторожен и не давал воли желудку. У нас оставалось достаточно еды – если поторопиться на обратном пути и не бояться поголодать. Впрочем, водяного порошка у нас оставалось две полные фляжки, хотя мы не израсходовали и той, которой я пользовался в пути. Словом, мы могли не бояться голода и жажды.

Откровенно говоря, теперь я всегда недоумеваю, почему мне не пришло в голову убить в пищу какую-то тварь; возможно, меня просто не научили этому в Великой Пирамиде. Впрочем, не буду скрывать, что отнюдь не все знал о том, что делалось в ней. Не помню, чтобы я когда-либо ел мясо в той своей жизни. Конечно, охота могла бы помочь нам утолить голод и как-то наполнить желудки. Тем не менее, мясная пища могла привлечь к нам внимание Злых Сил. Однако прежде чем отправляться в путь следовало придумать какую-нибудь обувь для Наани. С этим намерением я обыскал свой кисет и обнаружил там сменную пару туфель, помещавшихся внутри башмаков из серого металла.

Обрадовавшись, я посадил Деву на камень, а сам занялся ее обувью. Ботинки были велики ей, потому что Дева была невелика ростом. Наконец голову мою посетила хитрая мысль; и я срезал с лямки две тонкие полоски во всю длину. Получившимися шнурками я мог стянуть ботинки поверху. Закончив с делом, я нашел, что Наани была достойна лучшей обуви, однако мы с ней были рады уже тому, что ноги ее получили защиту. После мы упаковали свое снаряжение, и Наани увязала в узел свою порванную одежду, которая могла еще пригодиться нам. И мы тронулись в путь.

Теперь мы шли вместе, и утомительное путешествие превратилось в радость. Я тревожился лишь об одном: чтобы ни одно чудище не причинило вреда моей Единственной. Двенадцать великих часов шли мы по ложу древнего моря и дважды ели за это время. Конечно, Дева предельно устала; силы еще не вернулись к ней, но она молчала об этом. Тем не менее, на тринадцатом часу я взял ее на руки и понес, словно ребенка, заглушив возражения поцелуем; тогда она устроилась у меня на руках и прижалась к моей груди.

И я велел Деве спать, потому что силы уже покидали ее тело, и она проявила повиновение. К восемнадцатому часу, когда я остановился, чтобы поесть и попить, она уже проснулась, дулась на меня и молчала; я даже собрался укорить ее, но она спрыгнула из моих рук и, привстав на цыпочки, шаловливо приложила палец к моим губам, а потом самым нахальным образом отказалась поцеловать меня. Тем не менее, Наани зашла за мою спину, открыла ранец и достала из него все необходимое, как и положено. И вела себя тихо, словом, я видел, что настроение ее безобидно.

Кончилось все слезами; она вдруг вспомнила погибшего отца, и я обнял Деву и сидел рядом с ней, не целуя, просто утешая.

Наконец она успокоилась, приложила руку к моей ладони, и я ответил ласковым пожатием. Потом Наани занялась таблетками, по-прежнему не говоря ни слова, я тоже молчал, словно щитом окружая ее своей любовью, и видел, что сердцем своим она знает об этом.

Я то и дело прислушивался, и не было звука или волнения эфира, которое могло бы смутить меня. И Дева понимала, когда я внемлю ночи, потому что и она обладала Ночным Слухом, душой ощущая все, что бывает при этом. Бывало так, что пока я вглядывался в обступивший нас мрак, она глядела на меня из объятий.

И я целовал ее. Весь тот переход мы никак не могли обнаружить огненное жерло в ложе древнего моря. Я уже тосковал по теплу: холод теперь быстрее пробирался к моему телу – ведь я устал, и костюм более не согревал меня. Плащ укрывал Деву, потому что я опасался, что она замерзнет у меня на руках. Ощутив, что я начинаю мерзнуть, Наани спустилась из моих рук и надела на меня плащ, а я вновь поднял ее, постаравшись прикрыть нас обоих. Словом, то, что я замерз, даже обрадовало меня: ведь моя единственная позаботилась обо мне.

А некоторое время спустя Дева упаковала ранец, и мы были готовы продолжить путь; я вполне понятным образом стремился отыскать для ночлега огненное жерло: такой холод окружал нас теперь.

И я склонился, чтобы взять Деву на руки, но она начала возражать и сказала, что хорошо отдохнула. Я не стал настаивать: Наани была права, а я ни к чему не понуждал ее, кроме тех случаев, когда она поступала неразумно. Да и тогда предпочитал обращаться к ней с убеждениями.

Дева молча шла рядом со мной, стремясь держаться поближе, и я видел, что душа ее полна любви ко мне и того трогательного смирения, которое рождает в женщине любовь, если рядом не просто мужчина, а ее господин.

Тут я заметил, что плащ остался на моих плечах, и снял его, чтобы прикрыть Деву, но она воспротивилась, и я строгим тоном потребовал повиновения. Привстав на носки, она поцеловала меня и сказала, чтобы я оставил себе плащ, иначе она будет опасаться, что я замерзну, ведь на ней теплый костюм.